становилась тишина достигнутаго, нужнаго и правильнаго.
И что за бѣда — расплата! Въ классахъ я изводила и Герра Пастора Штеффана, и Герра Пастора Хаттендорфа. За урокомъ кричала острыми, сухими отдѣльными возгласами, и словить меня было невозможно:
— Was! Wo! Wie! Wann! Was! Wo! Wie! Wann!
Оскорбленный учитель обращался къ классу за выдачей виновной, но классъ молчалъ. Когда же, однажды, вошедшая въ то время начальница, страшная, великообъемная, праведноликая сестра Луиза Кортенъ обвинила меня, — весь классъ сталъ на защиту, сначала отрицаніемъ, потомъ соборными слезами и рыданіями.
По понедѣльникамъ я выкрадывала изъ кладовой остатки воскресныхъ сдобныхъ хлѣбовъ, посыпанныхъ корицей и сахаромъ.
Если-бы поймали, о, позоръ!
Но добытая добыча, — какое сіяющее торжество!.. И съ благоговѣніемъ принималась. Съ большой доски, когда на нее мѣломъ записывала дежурная имена шалившихъ передъ самымъ приходомъ сестры или самого пастора, — я стирала провинившихся и заносила себя…
Изгоняли изъ класса.
Задавали переписки.
становилась тишина достигнутого, нужного и правильного.
И что за беда — расплата! В классах я изводила и Герра Пастора Штеффана, и Герра Пастора Хаттендорфа. За уроком кричала острыми, сухими отдельными возгласами, и словить меня было невозможно:
— Was! Wo! Wie! Wann! Was! Wo! Wie! Wann!
Оскорбленный учитель обращался к классу за выдачей виновной, но класс молчал. Когда же, однажды, вошедшая в то время начальница, страшная, великообъемная, праведноликая сестра Луиза Кортен обвинила меня, — весь класс стал на защиту, сначала отрицанием, потом соборными слезами и рыданиями.
По понедельникам я выкрадывала из кладовой остатки воскресных сдобных хлебов, посыпанных корицей и сахаром.
Если бы поймали, о, позор!
Но добытая добыча, — какое сияющее торжество!.. И с благоговением принималась. С большой доски, когда на нее мелом записывала дежурная имена шаливших перед самым приходом сестры или самого пастора, — я стирала провинившихся и заносила себя…
Изгоняли из класса.
Задавали переписки.
