Остается только сидѣть невозмутимо Миссъ Флорри,
И я на крылѣ у пустыхъ козелъ держу возжи и тяну ихъ изо всѣхъ силъ. У меня кисти рукъ очень сильны.
— Ножку… у…! — тонкимъ теноромъ взываетъ Ѳедоръ къ Красавчику.
— Ножку… у… Ножку… — башу я со своего крыла въ подмогу.
Ѣѣдемъ снова. Кнута уже просить не смѣю, виноватая.
— Ѳедоръ, а Ѳедоръ, знаешь что? Мнѣ такъ непріятно, что всѣ должны другъ друга ѣсть. Мнѣ, Ѳедоръ скушно.
— Ну, ничего. Что ужъ скучать отъ такого. Такое ужъ положеніе положено. Онъ, звѣрь — то безъ грѣха. Это мы только грѣшные.
Я не понимала.
— Ну, такъ что же, что грѣшные?
— Ну, такъ вотъ и нужно намъ покаяться.
— Ну, и что же?
— А ужъ это самъ Господь знаетъ. Звѣрю то и смерть не страшна, видишь, потому что, какъ я тебѣ уяснилъ, что звѣрь безгрѣшенъ. Это человѣку только о́ смерти надо позаботиться.
Я никогда еще не вела такого важнаго разговора, и такъ меня заняли, и удивили неожидан-
Остается только сидеть невозмутимо Мисс Флорри,
И я на крыле у пустых козел держу вожжи и тяну их изо всех сил. У меня кисти рук очень сильны.
— Ножку… у…! — тонким тенором взывает Федор к Красавчику.
— Ножку… у… Ножку… — башу я со своего крыла в подмогу.
Едем снова. Кнута уже просить не смею, виноватая.
— Федор, а Федор, знаешь что? Мне так неприятно, что все должны друг друга есть. Мне, Федор, скушно.
— Ну, ничего. Что уж скучать от такого. Такое уж положение положено. Он, зверь — то без греха. Это мы только грешные.
Я не понимала.
— Ну, так что же, что грешные?
— Ну, так вот и нужно нам покаяться.
— Ну, и что же?
— А уж это сам Господь знает. Зверю-то и смерть не страшна, видишь, потому что, как я тебе уяснил, что зверь безгрешен. Это человеку только о смерти надо позаботиться.
Я никогда еще не вела такого важного разговора, и так меня заняли, и удивили неожидан-
