Вашему религіозному чувству, хотя бы и внѣшнее, — почему же Вы допустили оскорбленіе моего чувства снисхожденія къ Вамъ, зная, что защитить себя отъ навѣтовъ до суда я лишенъ всякой возможности.
Можетъ показаться страннымъ, что я протестую противъ гласности, противъ опубликованія фактическихъ данныхъ. Но это представленіе ложное: я противъ тенденціознаго освѣщенія «фактовъ», противъ намѣренной клеветы. Почему Ваши агенты умолчали обо всемъ, непріятномъ для Васъ, изъ моего разговора съ Вами? Почему Вы не опубликовали моего признанія Вамъ, что великій князь былъ убитъ, какъ вредный народу политическій дѣятель, что я дѣйствовалъ противъ него сознательно, что мнѣ не въ чемъ раскаиваться, такъ какъ моя совѣсть чиста. Почему Вы не упомянули о томъ чувствѣ возмущенія, съ которымъ я говорилъ про войну, про жестокости правительства, почему Вы не опубликовали моего замѣчанія, что если бы у меня была тысяча жизней, я отдалъ бы всю тысячу, что я исполню свой долгъ до конца... Все это скрыто отъ публики, сообщены безобидно одни «факты»...
Въ результатѣ я получилъ незаслуженное оскорбленіе, но пусть моя жизнь, мое дѣло и мое поведеніе на судѣ и слѣдствіи свидѣтельствуютъ о моей честности.
24-го марта 1905 г.
Вашему религиозному чувству, хотя бы и внешнее, — почему же Вы допустили оскорбление моего чувства снисхождения к Вам, зная, что защитить себя от наветов до суда я лишен всякой возможности.
Может показаться странным, что я протестую против гласности, против опубликования фактических данных. Но это представление ложное: я против тенденциозного освещения «фактов», против намеренной клеветы. Почему Ваши агенты умолчали обо всем, неприятном для Вас, из моего разговора с Вами? Почему Вы не опубликовали моего признания Вам, что великий князь был убит, как вредный народу политический деятель, что я действовал против него сознательно, что мне не в чем раскаиваться, так как моя совесть чиста. Почему Вы не упомянули о том чувстве возмущения, с которым я говорил про войну, про жестокости правительства, почему Вы не опубликовали моего замечания, что если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, что я исполню свой долг до конца... Все это скрыто от публики, сообщены безобидно одни «факты»...
В результате я получил незаслуженное оскорбление, но пусть моя жизнь, мое дело и мое поведение на суде и следствии свидетельствуют о моей честности.
24-го марта 1905 г.
Товарищъ, съ мятежной, но чуткой душой,
Соратникъ мой, другъ и опора! —
Къ тебѣ обращаюсь предъ смертью съ тоской
И жду отъ тебя приговора.
Оконченъ мой путь и борьбы, и тревогъ,
Готовъ умереть я безъ страха.
Я счастливъ сознаньемъ: я сдѣлалъ, что могъ,
Не страшны палачъ мнѣ и плаха.
Меня не пугаетъ и ядъ клеветы, —
Твой судъ лишь порою тревожитъ:
Поймешь ли движенья души моей ты,
Иль слѣпо осудишь, быть можетъ?
Но если невольнымъ виновникомъ я
Сталъ грусти твоей и смятенья, —
Прими ты признанье мое, какъ судья, —
Суди же мое прегрѣшенье.
За кровь и за слезы народа я мстилъ,
Всю жизнь мою несъ безъ остатка.
Я громомъ лукаваго змѣя убилъ, —
Побѣдой окончилась схватка.
И хлынулъ вдругъ чувствъ накипѣвшихъ потокъ,
Товарищ, с мятежной, но чуткой душой,
Соратник мой, друг и опора! —
К тебе обращаюсь пред смертью с тоской
И жду от тебя приговора.
Окончен мой путь и борьбы, и тревог,
Готов умереть я без страха.
Я счастлив сознаньем: я сделал, что мог,
Не страшны палач мне и плаха.
Меня не пугает и яд клеветы, —
Твой суд лишь порою тревожит:
Поймешь ли движенья души моей ты,
Иль слепо осудишь, быть может?
Но если невольным виновником я
Стал грусти твоей и смятенья, —
Прими ты признанье мое, как судья, —
Суди же мое прегрешенье.
За кровь и за слезы народа я мстил,
Всю жизнь мою нес без остатка.
Я громом лукавого змея убил, —
Победой окончилась схватка.
И хлынул вдруг чувств накипевших поток,
