Но Волкъ перебилъ:
— Не вродѣ бытто, а форменно приверженъ. Меня она, можетъ, другимъ обернула... Тоже и я до Ѳеньки вродѣ какъ песъ былъ... А какъ Богъ мнѣ счастья послалъ... Ѳеньку узналъ, такъ прямо-таки подъ всѣми парусами врѣзамшись на мель... И шабашъ... Понять можешь, Бычковъ?
— Бываетъ, видно... Втемяшится, бытто какъ въ потемнѣніи разсудка человѣкъ...
— Небойсь, не въ потемнѣніи, а въ полномъ разсудкѣ... И жизнь пошла другая. Будемъ мы, молъ, похорошему... Мною не брезговала, понимала, что Волкъ душу ей отдастъ... И какъ это... въ секундъ поворотъ отъ меня... Такъ и сейчасъ не войду въ понятіе... Въ чемъ загвоздка...
Голосъ Волка оборвался.
Невыносимая тоска томила его. Прошла минута-другая въ молчаніи.
Наконецъ Бычковъ сказалъ:
— Такъ, значитъ, этотъ самый матросъ, котораго ты избилъ...
— Что матросъ? — грозно перебилъ Волкъ.
Бычковъ испуганно промолвилъ:
— Набрехалъ все про Ѳеньку...
— А ты полагалъ: она по-собачьи? Сейчасъ меня обнадежила, а завтра съ другимъ?.. Ты про нее подумай! Даромъ, что ты со сломанной ногой... Нешто не понялъ, что я обсказалъ?..
— Такъ по какой же причинѣ Ѳенька вдругъ тебя обанкрутила?
— По какой причинѣ? — переспросилъ Волкъ.
