А я самъ не свой... Въ полной разстройкѣ души. Кажется, кожу съ себя готовъ снять, и меня же въ родѣ бытто подлеца поняла... Чтобы попрекать? За что?
— А ты, Волкъ, оттаскалъ бы Ѳеньку за косу. Нешто нельзя сказать бабѣ, что бы сполняла свое дѣло?.. — возбужденно проговорилъ Бычковъ.
— Ѳеньку да за косу?.. И какой ты, матросъ, дуракъ! Самъ-то только и понимаешь, когда тебя по уху...
— Такъ ты что же?.. Самъ же и виниться сталъ передъ ей?..
— То-то и повинился. И со всей покорностью, глупая башка. Безъ Ѳеньки мнѣ жизнь, что въ родѣ могилы. Пойми ты, ежели въ тебѣ настоящая душа... Вѣдь приверженность не сапоги. Снялъ и шабашъ!..
— Ну, ладно... Обсказывай!.. Тоже и ты, я скажу, чудной!..
— Замирились... Простила... И послѣ говорить: «Незадачливая я... Только тебя мучаю и себя разстраиваю... Ты обо мнѣ лучше полагаешь, чѣмъ я есть... Бѣдный ты мой, бѣдный Волкъ!.. Видно, не умѣю я цѣнить твою ко мнѣ любовь... Обиженная отъ Бога природой!..» Такъ прошелъ мѣсяцъ... Я — дуракъ — опять успокоился... Вижу, не брезгуетъ мною... А что-то въ ей безпокойное — дума какая-то... Не объясняетъ... А ужъ прежней ласковой и веселой Ѳеныш нѣтъ... То скучная, то вдругъ приникнетъ ко мнѣ и приласкаетъ...
И я радъ... Думаю: обойдется... И какъ-то разъ говорить: «Уѣду отъ тебя, Волкъ, въ отлучку на нѣсколько дней... Къ сродственникамъ, въ Симферополь хочу»... Попрощались. Уѣхала... Обѣщала дать вѣсточку, какъ
