слободкѣ. Стала бѣлье стирать. Не хотѣла, что бы я одинъ для нея старался... Жалѣла. И никакой въ ей корысти не было... Не льстилась на деньги... И жили мы душа въ душу такъ два года... Заботливая обо мнѣ была — придешь, бывало, съ конверта или изъ караула — точно въ раю... И щекотливая была... Не любила, если я приревную... Ты, говорить, вѣрь моей совѣсти... Не думай, какая прежде я была... Я, говоритъ, въ разсудокъ пришла. Что было — было. Лучше и не вспоминать. И самой стыдно... И помни: Станешь ты мнѣ чужой, — скажу. Обидно тебѣ будетъ — а правды не скрою.. А я вѣрю Ѳенькѣ и въ полномъ довѣріи и изо всѣхъ силъ стараюсь, что бы ей было хорошо... Чѣмъ-нибудь потѣшишь. Одно слово, при ей вродѣ крѣпостного... И чѣмъ дольше, тѣмъ сильнѣе моя приверженность... И опять въ законъ прошу...
— Подожди, — говоритъ...
— Обнадеживаю я себя, и счастью своему краю не знаю. Только бытто обидно, что Богъ ребенка не даетъ. Такъ прошло два года. И сталъ я замѣчать, что Ѳенька нѣтъ, нѣтъ да и заскучитъ. И приду, бывало, съ конверта — я обсказываю, что было, — она ужъ не въ охотку слушаетъ. Обнимешь — она чаще отстранять стала. И страшно сдѣлалось. Думаю — не та Ѳенька, и обо мнѣ не заботливая... Подозрѣвать сталъ — мука одна. Молчу — скрываю, только приду и сердце свое срываю. То куда ходила, то отчего ѣсть не приготовлено, то отчего безъ дѣла сидишь... Жду — лаской отвѣтитъ, проститъ грубость, догадается, отчего сердце кипитъ во мнѣ, а она мнѣ: «Ты что съ попреками... Я не жена, слава Богу... Я сама по себѣ»... Обвязала голову платкомъ, да и ушла... Вернулась и глаза заплаканы.
