Петръ Петровичъ не сомнѣвался, что утѣшилъ матроса, и отпустилъ его.
А Волкъ далеко не успокоился и былъ попрежнему молчаливъ и угрюмъ. И всѣ дивились, что башковатый матросъ могъ такъ долго тосковать изъ-за бабы. Даже мичманъ Кирсановъ, который уже забылъ госпожу Перелыгину и «по-настоящему любилъ» госножу Дышлову, не съ прежнимъ уваженіемъ и симпатіей смотрѣлъ на Волка. Онъ слышалъ кое-что о Ѳенькѣ и теперь считалъ Волка порядочнымъ дуракомъ. Можно любить по-настоящему хорошую женщину, а не какую-нибудь... Развѣ можно любить женщину, которая не заслуживаетъ уваженія... Вотъ хоть бы онъ... Убѣдился, что госпожа Перелыгина далеко не пушкинская Татьяна, и... наказалъ ее своимъ забвеніемъ... Госпожа Дыш-лова, та... вполнѣ понимаетъ, что такое настоящая любовь...
И мичманъ какъ-то завелъ разговоръ съ Волкомъ на эту тему, но встрѣтилъ такой иронически холодный взглядъ матроса, что лишилъ его своего расположенія и больше съ нимъ уже не разговаривалъ.
«Рѣшительно, онъ — грубая скотина, не понимаетъ сочувственнаго человѣческаго отношенія!», не безъ нѣкоторой горечи подумалъ мичманъ и уже начиналъ раздѣлять мнѣніе каютъ-компаніи насчетъ того, что бить и драть матроса обязательно нужно и для службы полезно.
Вскорѣ «Гонецъ» пошелъ въ крейсерство къ кавказскимъ берегамъ.
У Анапы быстро разыгрался штормъ. Просвистали спускать стеньги.
На форъ-марсѣ вышла какая-то заминка. Тамъ
