былъ мичманъ Кирсановъ. Былъ и Волкъ. Когда нослѣ спуска реи всѣ спустились, мачтовый офицеръ сталъ ругать Волка. Мичманъ ни слова не сказалъ въ защиту лихого матроса. Нето не хотѣлъ противорѣчить лейтенанту, нето не принялъ къ сердцу несправедливости.
«И то всего обругали! Стоитъ ли изъ-за этого вступаться?»
И тѣмъ не менѣе мичману стало неловко, когда онъ встрѣтилъ взглядъ прежняго своего фаворита. И сколько было въ этомъ взглядѣ недоумѣнія и укора. Вѣдь мичманъ видѣлъ, что Волкъ не виноватъ...
А вѣдь онъ думалъ, что мичманъ доберъ къ матросамъ и справедливъ...
«Гдѣ же правда на свѣтѣ?» — подумалъ Волкъ и ничего не отвѣтилъ на ругань лейтенанта.
И въ этотъ штормовой день Волкъ работалъ за двоихъ, и его какъ всегда посылали дѣлать опасное дѣло. И онъ казался еще хладнокровнѣе и угрюмѣе.
А штормъ усиливался. Показалась течь. Откачивали во всѣ помпы. Вода прибывала. Корветъ трещалъ по всѣмъ своимъ старымъ швамъ. У матросовъ закрадывалась мысль о гибели. Только Волкъ, казалось, былъ равнодушенъ.
«На что теперь мнѣ жизнь?» — пробѣгала въ его головѣ мысль, неразрывно съ мыслью о Ѳенькѣ. Но онъ все таки наваливался во всю силу па помпу.
Къ вечеру штормъ сталъ стихать, и «Гонецъ» вбѣжалъ въ Анапу.
Когда затихла погода, комапдиръ возвратился въ Севастополь и вошелъ въ докъ, что бы починиться послѣ шторма. «Гонецъ» порядочно-таки расшатало.
