7.
Въ первое же воскресенье первую вахту отпустили на берегъ.
И только-что Волкъ вышелъ на Графскую пристань, какъ увидалъ Ѳеньку;
Блѣдная, исхудавшая, стояла она около него.
— Къ тебѣ вернулась, если не забылъ Ѳеньку.. Небойсь, состарилась?
Волкъ не находилъ словъ и крѣпко сжималъ своей мозольной, шаршавой рукой маленькую руку. Глаза его сіяли восторженнымъ счастьемъ.
— Идемъ, Ѳенька... Такъ не брезгуешь мною?
— Глупый... Я ужъ двѣ недѣли тебя жду...
Голосъ ея звучалъ лаской. И глаза улыбались.
— И знай... Никого я не знала въ Симферонолѣ.. И снова къ тебѣ потянуло... Безъ тебя соскучилась... Больше не буду тебя мучить. Узнала, какъ тебя изъ-за меня ранили..
Волкъ сіялъ.
Черезъ недѣлю они повѣнчались.
Прошелъ годъ и началась война. И Волкъ на четвертомъ бастіонѣ часто встрѣчалъ свою храбрую матроску, носившую мужу булки, ѣду и гостинцы, несмотря на то, что пули и ядра свистали надъ ней. Встрѣчалъ и, забывая о близости смерти, глядѣлъ на нее такими счастливыми глазами, что Ѳенька только ласково улыбалась, угощая мужа, и разспрашивала о дѣлахъ бастіона.
Оба уцѣлѣли. Ужасъ войны окончательно сблизилъ ихъ. Нечего и прибавлять, что Волкъ попрежнему былъ «подвахтеннымъ» у Ѳеньки.
