Все спало.
Вдругъ раздался легкій скрипъ, и изъ сарая, напротивъ террасы, показался невысокаго роста, сердитый, казалось, старикъ, съ коротко остриженной бѣлой какъ лунь головою, безъ бороды и усовъ, съ загорѣлымъ побурѣвшимъ и изрытымъ морщинами лицомъ, въ толстой холщевой рубахѣ съ разстегнутымъ воротомъ, открывавшимъ волосатую грудь, и въ такихъ же штанахъ. Жилистыя большія его ноги были босы.
Хромая и слегка волоча лѣвую ногу, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и, обратившись лицомъ на востокъ, перекрестился нѣсколько разъ и прочиталъ наскоро «Отче нашъ». Затѣмъ усѣлся на обрубокъ у сарая и закурилъ маленькую трубчонку, прижавъ предварительно корявымъ пальцемъ табакъ въ трубкѣ.
Въ воздухѣ потянуло острымъ запахомъ махорки.
Старикъ откашлялся, и лицо его казалось не такимъ сердитымъ.
— Дрыхнешь, шельма! — проговорилъ онъ вдругъ недовольнымъ, слегка пониженнымъ голосомъ, полуоборачивая свою круглую, крѣпко посаженную въ пле-чахъ голову къ полуотвореннымъ воротамъ сарая. — Вотъ я тебя, подлеца, шугану! — прибавилъ старикъ.
И въ ту же минуту изъ сарая вышла, потягиваясь и выгибая рыжую спину, кудластая неказистаго вида старая дворняга, тощая, съ подтянутымъ брюхомъ и, повидимому, такая же угрюмая, какъ и старикъ.
Она подошла къ нему, лицемѣрно вильнула хвостомъ, лѣниво лизнула руку и подняла свою умную клочковатую морду на старика, словно бы понимая, что предстоитъ выслушать воркотню, и чѣмъ скорѣе это окончится, тѣмъ лучше.
