потому мы такъ долго и шли. Тогда, вашескобродіе, вѣдь все подъ парусами... Паровыхъ судовъ еще и званія не было. Въ Порцмутѣ маленько оправились — въ Нѣмецкомъ морѣ довольно-таки трепануло насъ и катеръ сорвало въ море — запаслись свѣжей провизіей, налили цистерны свѣжей водой и погуляли на берегу... Такъ дёнъ черезъ пять собирались уходить, какъ вдругъ нянька капитанская пропала. Отпустили, значитъ, ее въ англичанскомъ городѣ погулять на два часа и для вѣрности съ ей капитанскаго вѣстового послали, но только онъ одинъ явился, а нянька не явилась. Доложилъ, что нянька сбѣжала... И была-жъ вѣстовому шлифовка, вашескобродіе! Три дня въ понятіе не входилъ... А какъ ему было усторожить няньку? Фукнула отъ него въ проулокъ и была такова. Только нередъ тѣмъ сказала: «Кланяйся, говоритъ, Егорка, барынѣ».
— Отчего-жъ она сбѣжала?
— Крѣпостная была. Видно, не хватило силъ терпѣнія, вашескобродіе... До предѣла отчаянности дошла. А съ виду вовсе покорная была... терпѣла... Только, бывало, выйдетъ ночью на палубу, глядитъ на море, а сама плачетъ... Примѣчалъ я это не разъ, когда на ночныхъ вахтахъ на рулѣ стоялъ. И жалко ее было... Барыня-то ейная Леванида Петровна, прямо, съ позволенія сказать, вѣдьма была, вашескобродіе, даромъ что молодая и изъ себя очень даже видная. Красоту-то Богъ ей далъ, а доброты къ простому человѣку нисколько не отпустилъ... Донимала всячески няньку. Она, значитъ, и упользовалась случаемъ и осталась на чужой сторонѣ. Тогда еще про объявку воли не слыхать было. Мы за годъ до Крымской войны въ плаванье
