что опять ходу взяли... И славно такъ «Алеутъ» шелъ... Ровно лебедь бѣлая подъ всѣми парусами съ легкммъ брамсельнымъ вѣтромъ узловъ по пяти, по шести въ часъ отмахивалъ. Поглядѣлъ я на ютъ, а капитанша на креслѣ... Около офицеры... А капитанъ у поручней стоить... О чемъ то со старшимъ штурманомъ разговариваетъ... И веселый такой — тоже радуется, что «Алеутъ» забралъ ходу и съ волны на волну вскакиваетъ... А мальченка моего что-то не видать... Пора, молъ, мнѣ къ ему, а то барыня заскулить... Побѣжалъ я на ютъ и... обомлѣлъ... Гляжу, мой то барчукъ залѣзъ на бортъ и хочетъ пробраться на вельботъ, что висѣлъ на «боканцахъ». «Ахъ, ты подлая! Такъ то ты смотришь за сыномъ!» Увидала она меня, повернула голову, побѣлѣла вся и замерла въ страхѣ... А корму поддало, и барчукъ тую-жъ минуту сорвался и пропалъ изъ глазъ... упалъ, значитъ, въ море... Мать закричала не своимъ голосомъ... Никогда не забыть мнѣ, вашескобродіе, этого крика... Ну я перекрестился и за бортъ... мальченку вызволять...
— Спасли паныча, Нилычъ? — раздался изъ-за террасы, полный тревоги голосъ Акцыны.
— А ты, хохлушка, не перебивай, коли хочешь слушать — недовольно крикнулъ Нилычъ.
И, повидимому, нарочно сдѣлавъ длинную паузу, продолжалъ:
— Вынырнулъ изъ воды, гляжу на слѣдъ за кормой, вижу барахтается барчукъ... Я къ ему по саженкамъ изо всей мочи наваливаюсь... Плавать я былъ здоровъ, вашескобродіе... И голосъ подаю: не бойся, молъ, Володя... Крикнулъ и онъ... отчаянно такъ... Обезсиливалъ, видно... И въ самый разъ я доплылъ до
