— Сигналщикъ пусть не спускаетъ, глазъ съ крюйсъ-брамъ-стеньги адмирала!
— Есть, смотритъ! — мгновенно дѣлаясь серьезнымъ, отвѣчалъ мичманъ.
— И вы посматривайте. Не прозѣвайте сигнала.
— Есть! Не прозѣваемъ! — еще серьезнѣе, тономъ служебной афектаціи, отвѣтилъ нѣсколько обиженный мичманъ.
И несмотря на то, что сигналыцикъ не спускалъ подзорной трубы съ адмиральскаго корабля, мичманъ крикнулъ ему:
— Хорошенько смотри на адмирала!
«Зря кричишь!» — нодумалъ сигналщикъ и крикнулъ:
— Есть! Смотрю!
Капитанъ не сходилъ съ мостика и то и дѣло взглядывалъ на флагманскій корабль, по юту котораго расхаживалъ невысокій худощавый адмиралъ, горбоносый, съ сѣдой эспаньолкой, въ темносинемъ длинномъ форменномъ сюртукѣ, съ отложными воротничками бѣлоснѣжной сорочки, необыкновенно любезный и вѣжливый старикъ-орлеанистъ, хоть и служилъ при Наполеонѣ третьемъ.
Ракитинъ нетерпѣливо теребилъ бѣлорусую жидкую бакенбарду въ ожиданіи торжества «Витязя». Еще бы! Не разъ уже «Витязь» возбуждалъ профессіоиальную зависть и національную досаду иностранныхъ моряковъ и тѣшилъ самолюбіе русскаго блестящаго капитана.
Когда «Витязю» приходилось стоять въ какомъ-нибудь рейдѣ съ французской или англійской эскадрой, Ракитинъ, соблюдая любезность международнаго этикета, по сигналу иностраннаго адмирала, дѣлалъ на
