залъ Василій Леонтьевичъ... И, уходя, прибавилъ: — Панихида будетъ въ одиннадцать... Дайте знать капитану въ одиннадцать... И половину вахтенныхъ отпустите внизъ...
— Есть, Василій Леонтьичъ! — отвѣтилъ мичманъ.
А глаза его говорили:
«И какой добрый этотъ Василій Леонтьевичъ».
6.
Черезъ полчаса старшій офицеръ прошелъ въ лазаретъ. У двери стояла толпа, ожидая очереди. Въ маленькой каютѣ лазарета толпились матросы, пришедшіе взглянуть на покойника и, перекрестившись, поцѣловать его лобъ.
Уже обмытый и одѣтый въ чистые штаны и рубаху, съ парусинными башмаками, онъ лежалъ на койкѣ. Голова покоилась на подушкахъ. Глаза были закрыты, и уже мертвенно пожелтѣвшее лицо казалось спокойнымъ, съ тѣмъ выраженіемъ какого-то важнаго недоумѣнія, которое часто бываетъ у покойниковъ. Образной читалъ псалтырь.
Василій Леонтьевичъ постоялъ минуту — другую, не спуская глазъ съ покойника, потомъ перекрестился, поклонился ему и вышелъ, испытывая тяжелое чувство виноватости.
— Послать ко мнѣ въ каюту боцмана! — приказалъ вѣстовому Василій Леонтьевичъ.
Черезъ минуту Никитичъ вошелъ въ каюту старшаго офицера.
Василій Леонтьевичъ велѣлъ покойника перенести
