женіе досады, когда онъ произнесъ, обращаясь къ старшему офицеру:
— Экій неосторожный матросъ...
И не получивъ отвѣта, спросилъ:
— Кто сорвался, Василій Леонтьичъ?
— Егоръ Никѣевъ... Уже второе несчастье въ теченіе мѣсяца! — взволнованно-сердито проговорилъ старшій офицеръ...
И скомандовалъ: — Подвахтенные внизъ!
Капитанъ, раздраженный и еще выше поднявшШ голову, ушелъ въ каюту.
Разговаривая между собой, офицеры спускались въ каютъ-компанію.
Мичманъ Лазунскій вскочилъ на мостикъ, вступая на вахту.
Разстроенный и грустный, словно бы желая подѣлиться съ кѣмъ-нибудь тяжелымъ настроеніемъ, онъ сказалъ старшему офицеру:
— И если бы вы знали, Василій Леонтьичъ, какой былъ славный Никѣевъ!
— Знаю. Всякаго было бы жаль. Человѣкъ! — раз-думчиво и серьезно промолвилъ Василій Леонтьевичъ.
— Еще бы... Конечно всякаго, Василій Леонтьичъ...
И, мгновенно вспыхивая, чуть не со слезами въ голосѣ, точно боялся, что Василій Леонтьевичъ можетъ дурно подумать о мичманѣ, Лазунскій торопливо и застѣнчиво прибавилъ:
— Вы не подумайте обо мнѣ, Василій Леонтьичъ, будто я...
— Что вы, что вы, Борисъ Алексѣичъ?.. Я думаю... я увѣренъ, что вы славный юный мичманъ... Такимъ и останьтесь, когда будете капитаномъ! — ласково ска-
