таетъ судно во всѣ стороны. Оттого и качка тамъ самая что ни на есть нудная. Крѣпкаго человѣка и того обезкуражитъ. И видалъ я, по своему матросскому званію, всякіе моря и окіяны, а хуже этого моря нѣтъ морей... Однако Господь внялъ матросскимъ молитвамъ — матросская-то молитва шибчѣе до Бога доходитъ! — и вызволилъ. Многіе которые и живы остались... Ну, да и командиръ-то нашъ, Левонтій Ѳедорычъ Бѣлобородовъ — можетъ, изволили слышать, вашескобродіе? — башковатый и добрый человѣкъ былъ... Показалъ тогда себя... Не стерпѣлъ гибели «Ястреба», царство ему небесное!
И Иванычъ, съ которымъ мы жаркимъ лѣтнимъ днемъ сидѣли въ тѣнистомъ, прохладномъ саду, въ имѣніи моего пріятеля, бывшаго моряка, гдѣ старый матросъ былъ ночнымъ сторожемъ, — обнажилъ бѣлую, какъ лунь, голову и истово осѣнилъ себя крестнымъ знаменіемъ.
— А случилась гибель нашему «Ястребу» въ проливѣ, вашескобродіе! — продолжалъ Иванычъ. — Мелистый проливъ... много этихъ самыхъ мелей да каменьевъ. И берега обманные, низкіе. Запамятовалъ, какъ проливу названіе... Память-то старая, вашескобродіе! Въ родѣ бытто Рака прозывается...
— Скагеракъ, — подсказалъ я.
— Онъ самый и есть... Шли это мы по немъ глубокой осенью подъ зарифленными парусами, а день былъ пасмурный... солнышку и званія не было... и погода свѣжая... а къ вечеру и послѣдній рифъ взяли для безопасности, потому какъ вѣтеръ во всю силу входить началъ, и волны вовсе освирѣпѣли, ровно сбѣсились... Воютъ воемъ и на «Ястребъ» набрасываются.
