Однако, «конвертъ»-то нашъ крѣпкій былъ, лѣтомъ только что выстроенъ и отправленъ былъ изъ Кронштадта въ «дальнюю» на три года, — поскрипываетъ себѣ, мотаясь, какъ угорѣлый, на волнахъ. И ничего онѣ съ имъ подѣлать не могутъ, какъ ни стараются. Только брызгами насъ обдаютъ... Ну — и то сказать — рулевые были исправные, не зѣвали... Знали, что за зѣвки не похвалятъ... Хорошо. Просвистали это брать койки... Пошли, значитъ, мы, подвахтенные, внизъ, подвѣсили койки и рады были послѣ труднаго дня заснуть до полу ночи . Ну, извѣстно, уставшій человѣкъ легъ — и готовъ. Долго ли спалъ, обсказать не могу, вашескобродіе, но только вдругъ меня подбросило, и я чуть не вылетѣлъ изъ койки. Слышу страшный трескъ. «Ястребъ» задрожалъ и остановился. И тую-жъ минуту всѣ повскакали съ коекъ. А ужъ боцманъ сверху кричитъ въ люкъ не своимъ голосомъ: «Пошелъ всѣ наверхъ!» А мы и безъ того торопимся одѣться и наверхъ бѣжать — потому всѣ въ страхѣ. Поняли, что на мель встали. Выскочилъ это я, какъ полоумный, наверхъ, къ своему мѣсту — я марсовымъ служилъ — гляжу — одна страсть! Ночь темная, кругомъ море гудитъ, а вѣтеръ такъ и реветъ въ снастяхъ. А командиръ самъ ужъ въ рупоръ командуетъ: «Марсовые, къ вантамъ. Паруса крѣпить!» И голосъ у его успокоительный, ровно бы никакой бѣды и нѣтъ... Очень много было твердости въ Левонтьѣ Ѳедорычѣ, вашескобродіе. И дока по флотской части былъ, и доберъ былъ къ матросу. Зря не забижалъ, и если наказывалъ, то съ разсудкомъ... А было много и такихъ, что безо всякаго разсудка нашего брата въ тоску вгоняли... Было, вашескобродіе! — раздумчиво прибавилъ старикъ.
