мѣсячная ночь. И не дай Богъ никому провести такой ночи! Чего, чего не было! Отъ голода да отъ жажды многіе кричали въ бреду какъ изступленные и бросались въ море. И озвѣрѣніе какое-то на многихъ нашло... Всякій хотѣлъ повыше забраться и пихалъ одинъ другого. А мой Акимка вовсе закоченѣлъ. Жмется бѣдный ко мнѣ, еле держится за вантину и съ открытыми глазами вовсе безумныя слова безъ умолку говоритъ. Все говоритъ, говоритъ про деревню, какъ тамъ хорошо, лошадь зоветъ... и все это словно видитъ передъ собой... Просто жалостно было слушать. Вижу, парень совсѣмъ пропадаетъ. И жалко его стало. И взялъ я его за руку — я матросъ сильный былъ, вашескобродіе! — и потащилъ его наверхъ, на марсъ. Еле дотащилъ. А тамъ, вашескобродіе, матросы догадались и другъ на дружкѣ для тепла лежали... Такъ въ родѣ какъ бы складъ бревенъ. Ну, положилъ и я его на груду и самъ на него легъ. Все ему теплѣе станетъ. И сталъ онъ понемногу отходить... бредить бросилъ и заснулъ.
— А вы, Иванычъ, заснули?
— Никакъ нѣтъ, вашескобродіе... Сна не было и очень ѣсть хотѣлось... И главное, жажда... Такъ, кажется, за глотокъ воды все бы отдалъ... Однако, терпѣлъ, потому еще во мнѣ сила была. Но только ужъ смерти покойно ждалъ. Думаю: другіе умираютъ... Чѣмъ же я лучше? Придетъ чередъ, свалюсь въ море... А жить все же хотѣлось.
А тутъ же на марсѣ, около меня рядомъ лежалъ нашъ же форъ-марсовой Егоровъ. Пьяница онъ былъ отчаянный и въ пьяномъ видѣ на руку нечистъ. И здорово его наказывали за пьянство, и били, и пороли; а онъ все свое; какъ попадетъ на берегъ — мертвецки
