— Что?
— А то, что совѣсть ихъ потомъ замучила. Безъ этого никакъ невозможно, вашескобродіе. Потому какой ты ни будь отчаянный человѣкъ, а придетъ время, — совѣсть объявится. «Такъ молъ и такъ... Честь имѣю явиться!..» И, можетъ, эти самые гличане мѣста себѣ потомъ не находили, какъ вспоминали насъ погибающихъ... А каптейнъ, можетъ, ночей не спалъ... Все передъ имъ матросики съ погибающаго корабля стояли... Если котораго человѣка Богъ не накажетъ, того совѣсть накажетъ... Это вѣрно! — убѣжденно промолвилъ Иванычъ и примолкъ, погрузившись въ раздумье.
3.
— Ну, разсказывайте, Иванычъ, дальше! — попросилъ я черезъ нѣсколько минутъ.
— А дальше была, вашескобродіе, одна мука. Обезнадежили мы совсѣмъ. Думали; если не потопнемъ, все равно, голодною смертью помремъ. И шлюпокъ не было: всѣ смыло, только капитанскій вельботъ какимъ-то чудомъ уцѣлѣлъ. Да гдѣ ему въ такую погоду выгрести?.. Вѣтеръ хоть и стихалъ, а все же волненіе было большое. Однако, капитанъ крикнулъ охотниковъ: кто, значитъ, желаетъ ѣхать на вельботѣ, что бы добраться до берега и просить помощи? А берегъ, какъ потомъ оказалось, былъ этакъ миляхъ въ трехъ. Охотниковъ пожелало много, но только изъ нихъ выбрали самыхъ крѣпкихъ семь человѣкъ подъ начальствомъ молодого мичмана... Кое-какъ спустили шлюпку... Отвалила и въ скорости скрылась изъ глазъ... Мы такъ и полагали, что потонула. Наступила ночь. Ясная была,
