неправдой живете, такъ это бунтъ!? Твой же братъ, такой же подневольный мужикъ былъ, а грозитъ въ штрафные да пороть... Полагаешь — испугать и на ли-нію поставить. Умникъ. Насквозь человѣка видишь, а не видишь, что не всякій свинья и за грошъ душу не продастъ. Да и старшему офицеру, видно, не въ догадку, какой ты во всей формѣ мерзавецъ.
Этотъ великолѣгшый и благополучный боцманъ, считавшій себя необыкновенно важной особой на кораблѣ, ахнулъ отъ изумленія и, растерянный, не останавливалъ дерзкихъ словъ возмущеннаго матроса.
Но прошла минута, и Ждановъ двинулся къ матросу, помахивая кулакомъ.
Поблѣднѣвшій какъ смерть, Митюшинъ не подался шагу назадъ и, рѣшительно глядя въ глаза боцмана, крикнулъ:
— Смѣй только. Искровяню твою сытую свиную морду!
И Ждановъ отвелъ свой взглядъ. Кулакъ боцмана опустился. И еще медленнѣе прохрипѣлъ онъ сдавленнымъ отъ злобы голосомъ:
— Поймешь, какъ найдешь свои права! Узнаешь, что съ тобой, отчаяннымъ, будетъ за оскорбленіе боцмана... Вонъ!
— Доноси, Іуда! Какъ бы самому не поперхнуться... Не всѣ же повѣрятъ, что ты бунтъ открылъ! — презрительно кинулъ матросъ...
Съ этими словами Митюшинъ вышелъ изъ боцманской каюты.
