Она скрывала это отъ него. Вѣдь доходы не мѣшали ея любви къ Антону, но онъ бѣшеный, ревнивый... Вызналъ бы все, живя въ Ялтѣ.
И, охваченная позднимъ раскаяніемъ, она заплакала.
— Не реви, Матрешка... Чего ревѣть? — съ необыкновенной нѣжностью проговорилъ матросъ, тронутый страхомъ Матреши за него и самъ отлично понимающій опасность шторма.
И, стараясь поцѣлуями вытереть слезы, онъ, что бъ подбодрить Матрешу, прибавилъ своимъ увѣреннымъ и безшабашнымъ тономъ:
— И чего бояться? До Керчи дойдемъ, тамъ и отстоимся... И телеграммъ тебѣ пошлю!
Матреша улыбнулась сквозь слезы. И черезъ минуту, хорошо знающая власть своего обаянія надъ Антономъ, рѣшительно и повелительно сказала;
— Какъ рейцъ кончишь, проси разсчетъ. Слышишь? Не хочу я больше мужа матросомъ!
— Обвязательно возьму разсчетъ, коли ты хочешь быть при мужѣ!..
— То-то хочу и что бъ вмѣстѣ жить, Антоша... на одной квартирѣ... Надоѣло врозь... Брошу я свою Айканиху!
Обрадованный Антонъ сіялъ побѣдоносно.
— То-то пришла въ разсудокъ, Матрешка... Давно звалъ тебя вмѣстѣ жить, какъ полагается форменно супругамъ.. И я мѣсто пріищу... въ дворники поступлю, а то не здѣсь, такъ въ Севастополѣ. Не бойсь, тебѣ не нужно въ людяхъ жить.
— Придумаемъ, какъ лучше, Антоша.... Деньжонки есть.
