югу черной и зловѣщей тучи вдругъ обнажился полный мѣсяцъ, красивый и блѣдный, лившій мягкій и серебристый, трепетный полусвѣтъ.
Безстрастно и холодно глядѣлъ онъ сверху и на гудѣвшее море, и на этотъ, словно бы заблудившійся, маленькій пароходъ, судорожно метавшійся въ качкѣ, изнемогавшій подъ ударами бѣшено нападавшихъ громадъ — волнъ, и на эту маленькую кучку испуганныхъ и иззябшихъ отъ пронизывающей стужи людей, напрасно работающихъ, что бы освободить пароходъ отъ наростающаго льда.
Глядѣлъ мѣсяцъ и на Никифора Андреевича, казалось, замерзшаго въ своей неподвижной позѣ, и на искаженное отъ паническаго ужаса и жалко-страдальческое лицо, съ вздрагивающими челюстями, старшаго помощника, который глядѣлъ на капитана безсмысленными, выкаченными и неподвижными глазами.
Убитымъ голосомъ помощникъ спросилъ:
— Выбросить грузъ?
— Десять тысячъ пудовъ! Поняли? — крикнулъ капитанъ.
— Есть! — уныло отвѣтилъ Иванъ Ивановичъ.
— А сію минуту отдать якорь, а то и два! — рѣзко и повелительно кричалъ Никифоръ Андреевичъ.
— Есть! — отвѣчалъ оцѣпенѣвшій отъ страха старшій помощникъ, казалось, не понимавшій цѣли этихъ приказаній.
«Гибель неизбѣжна! О, Господи!» — думалъ Иванъ Ивановичъ и воскликнулъ:
— Стоитъ ли бросать грузъ, Никифоръ Андреевичъ?
И чуть не рыдая, вдругъ разразился жалобными упреками:
