какъ будто брезговалъ ими. Онъ не искалъ популярности среди нихъ, какъ дѣлали многіе, и точно конфузился, попадая въ матросскую толпу. Въ то же время онъ былъ самымъ горячимъ предстателемъ за матросовъ. Никто и не зналъ, сколькихъ онъ избавлялъ отъ позорныхъ тѣлесныхъ наказаній, до которыхъ старшій офицеръ былъ большой охотникъ, убѣждая, упрашивая, умоляя строгаго и вспыльчиваго моряка пожалѣть людей и не унижать ихъ человѣческаго достоинства. Вѣдь скоро тѣлесныя наказанія будутъ отмѣнены оффиціально. Объ этомъ уже писали въ «Морскомъ Сборникѣ». И старшій офицеръ, съ которымъ Стояновъ обыкновенно, въ такихъ случаяхъ, говорилъ глазъ-на-глазъ въ его каютѣ, нерѣдко снисходилъ къ просьбамъ молодого мичмана, невольно поддаваясь обаянію его страстной рѣчи, замѣнялъ порку какимъ-нибудь другимъ наказаніемъ и самъ, въ сущности не злой человѣкъ, въ душѣ питалъ благодарное чувство къ Стоянову, останавливавшему его отъ жестокостей. И строгаго до суровости старшаго офицера команда любила, а Стоянова нѣтъ. Онъ это чувствовалъ, онъ видѣлъ, что и въ каютъ-компаніи онъ далеко нелюбимъ. Онъ понималъ, что стоитъ только нѣсколько приспособляться къ людямъ, и все измѣнится, но онъ чуждался такой фальши, не мѣнялъ своихъ отношеній и попрежнему былъ одинокъ. Со дня выхода изъ Шербурга, Стояновъ сталъ искать еще большаго одиночества и, казалось, чуждался всѣхъ. Въ немъ замѣтна была какая-то перемѣна. Несмотря на его спокойствіе на людяхъ, многіе замѣчали, что Стояновъ часто бывалъ мраченъ и, видимо, что-то угнетало его. Приписывали это разлукѣ съ невѣстой. Многимъ было извѣстно, что Стояновъ
