любитъ и горячо любимъ этой прелестной дѣвушкой, пріѣзжавшей на корветъ въ день ухода его изъ Кронштадта.
2.
— А вы что ни слова не скажете, Борисъ Сергѣичъ? — обратился къ Стоянову старшій офицеръ.
— Я слушалъ, Иванъ Николаичъ.
— Вы, по обыкновенно, не согласны съ общимъ мнѣніемъ?
— Не согласенъ, Иванъ Николаичъ.
— И оправдываете самоубійство?
— Вполнѣ.
— Изъ-за какой-нибудь печальной любви? Вы, Борисъ Сергѣичъ?
— Изъ-за любви нѣтъ. Но бываютъ такіе случаи въ жизни, послѣ которыхъ жить нельзя! — какъ-то рѣшительно и вмѣстѣ съ тѣмъ грустно проговорилъ Стояновъ.
— Напримѣръ?
— Послѣ какой-нибудь подлости... послѣ позора...
— А искупить его лучшей жизнью развѣ нельзя?.. Человѣкъ, сознающій весь ужасъ позора, уже наполовину исправившійся человѣкъ.
— Люби кататься, люби и саночки возить. Сдѣлалъ пакость, такъ имѣй характеръ и отдуться за нее! вставилъ штурманъ.
— Все это легко говорить, а пережить позоръ, я думаю, невозможно! Лучше смерть!
— Ну, и самому прописать себѣ отпускъ на тотъ свѣтъ тоже не особенно легко, Борисъ Сергѣичъ! Въ
