ошалѣломъ состояніи, изъ-за любви, какъ это ни глупо, а еще можно понять самоубійство, но что бы покончить съ собой сознательно, обдуманно.
— Я только и понимаю такое самоубійство.
— А разставаться съ жизнью развѣ такъ легко, вы думаете? Нѣтъ, батенька, не легко. Я испыталъ это разъ, когда мы на «Змѣйкѣ» наскочили на камни и думали, что всѣмъ намъ тутъ крышка. Охъ, и какъ жутко было! — замѣтилъ старшій офицеръ.
— Не спорю, что легко... Но...
Стояновъ запнулся, точно у него что-то застряло въ горлѣ, и черезъ секунду съ какимъ-то убѣждающимъ спокойствіемъ въ тонѣ продолжалъ:
— Но вѣдь это одно мгновеніе... Одно только мгновеніе! — повторилъ онъ.
И смолкъ, видимо не желая продолжать этотъ разговоръ.
Черезъ нѣсколько минутъ онъ вышелъ наверхъ и сталъ у борта. Онъ смотрѣлъ то на чудное, усѣянное звѣздами небо, то на тихо рокочущій сонный океанъ, волны котораго ласково лизали бока корвета, отсвѣчиваясь фосфорическимъ блескомъ. Мичманъ долго стоялъ наверху, и слезы лились изъ его глазъ.
— Всего одно мгновеніе! — чуть слышно произнесъ онъ и спустился внизъ, въ свою маленькую опрятную каютку, гдѣ надъ койкой висѣла большая фотографія прелестной дѣвушки. Онъ сѣлъ къ письменному столику, подписалъ какія-то двѣ вѣдомости, предварительно провѣривъ ихъ, написалъ своимъ мелкимъ четкимъ почеркомъ рапортъ командиру и сталъ писать письмо невѣстѣ.
Когда въ исходѣ четвертаго часа утра разсыльный
