пришелъ въ каюту будить мичмана на вахту, Стояновъ уже кончилъ письмо и вложилъ его въ конвертъ. Затѣмъ онъ сложилъ аккуратно рапортъ, заперъ шифоньерку на ключъ и съ послѣднимъ ударомъ колокола, отбивавшаго восемь склянокъ, выбѣжалъ наверхъ и принялъ вахту.
3.
Стояновъ мѣрно шагалъ по мостику, жадно вдыхая свѣжій воздухъ моря. Онъ поглядывалъ на паруса, подходилъ къ компасу взглянуть, по румбу ли правятъ рулевые, спускался на палубу провѣрить часовыхъ на бакѣ и снова ходилъ своей обычной легкой и граціозной походкой.
Когда солнце, медленно освобождаясь отъ своихъ пурпурно-золотистыхъ ризъ, поднималось надъ горизонтомъ, Стояновъ жадно устремилъ глаза на горизонтъ, любуясь прелестью восхода. Лицо его было мертвенно-блѣдно и рѣшительно-спокойно. Только въ его прекрасныхъ глазахъ стояло выраженіе мучительной тоски. Онъ еще разъ обвелъ этимъ тоскливымъ жаднымъ взглядомъ и чудное бирюзовое небо, и далеко раскинувшійся океанъ, сверкавшій подъ лучами ослѣпительнаго солнца, и палубу корвета со спавшими на ней матросами, и все это казалось ему теперь чѣмъ-то особеннымъ, новымъ, имѣющимъ невыразимую прелесть. И, жажда жизни охватила все его молодое существо, и слезы брызнули изъ глазъ.
— Пора! — прошепталъ онъ.
И съ усиліемъ, словно бы еще борясь съ самимъ собой, наконецъ, произнесъ:
