2.
— А всякому человѣку своя судьба. Я такъ объ этомъ понимаю, ежели хотите знать, Антонъ Иванычъ. Изъ-за судьбы бѣжалъ сюда. Изъ-за ротнаго своего командира и нарушилъ присягу. А прежде я не такой былъ. Совѣсть во мнѣ была, когда я жилъ при маменькѣ и папенькѣ въ Проскуровѣ и никакъ не разсчитывалъ, что меня возьмутъ въ солдаты. Но мы были бѣдные жиды, и меня взяли. И папенька и маменька очень плакали и послѣднія деньги отдали, что-бы меня не взяли — дохлый, молъ, одинъ убытокъ казнѣ. Но деньги у «родителевъ» взяли, и Мошку взяли... И какъ стали меня учить, такъ и стали совѣсть изъ меня выбивать; сами знаете, какое при Императорѣ Николаѣ обидное было ученье. И дядька билъ и капральный билъ, и фитьфебель билъ, и ротный безъ всякаго милосердія розгами наказывалъ... А я очень боялся розогъ... И какъ ихъ не бояться? И очень старался по службѣ, что бы розогъ не принимать, но старайся, не старайся, а все-таки какой я солдатъ былъ, ужъ надо правду сказать.
— Не любилъ службы? — спросилъ Сойкинъ.
— Да кто-жъ любитъ службу? Кому охота солдатомъ быть. А еврею и подавно... Еврей больше понимаетъ по торговой части, а не то что на ученьяхъ, да на смотрахъ, не моргнувши, во фронтѣ стоять. И кромѣ того силы во мнѣ для службы не было настоящей... Слабый я по сложенію, хотя и высокій ростомъ. Такъ и звалъ меня ротный «жидовской бабой» и все обѣ-
