щалъ меня сдѣлать военнымъ мужчиномъ... Да не сдѣлалъ, а только совѣсть забилъ....
— Какъ же это вышло?..
— А такъ и вышло, что я на хитрость пошелъ, что бы меня не били, а то, думаю, совсѣмъ пропадетъ Мошка. Извѣстно слабый человѣкъ завсегда на хитрость идетъ, ежели Богъ ему далъ ума. И очень обидно было, что меня и ротный, и фитьфебель всячески унижали... За ученьемъ «жидовская баба», а такъ: «жидъ пархатый». Они жида вродѣ какъ за послѣднюю скотину считали... Точно жидъ не человѣкъ. А чѣмъ я виноватъ, что жидомъ родился, и чѣмъ жидъ хуже русскаго?.. Но только они этого не понимали... И многіе этого не понимали и теперь этого не понимаютъ... И очень корили меня, что я жидъ. И ротный приказывалъ даже мнѣ перекреститься въ русскую вѣру. — «Перекрестись, говоритъ. Все, говоритъ, вродѣ какъ полъ-жида будешь»...
— А ты не пожелалъ? — спросилъ Сойкинъ.
— Просилъ остаться цѣлымъ жидомъ, — съ тонкой усмѣшкой проговорилъ Моисей Исааковичъ. Но только онъ не сразу на это согласился... Освирѣпѣлъ. «Я, говоритъ, тебя силой окрещу, пархатаго жида». Какъ, говорю, вгодно, вашескобродіе. И ни живъ, ни мертвъ стою передъ ротнымъ въ его квартирѣ. А офицеры, которые что въ гостяхъ у него были, смѣются... Многіе выпивши... А ротный кричитъ: «Мнѣ вгодно этого пархатаго жида окрестить». И офицеры многіе кричали: «Окрестите, капитанъ, сію-жъ минуту». Подзадаривали, значитъ, пьянаго человѣка... Смѣются. Имъ смѣшно, а я трясусь отъ страха. Думаю, въ самомъ дѣлѣ силкомъ въ русскую вѣру переведутъ. Ай, ай,
