бойсь, прошлое лѣто выпороли одного матроса и перевели въ штрафные... Очень просто!
Митюшинъ ужаснулся при мысли, что его завтра же могутъ позорно наказать, и возмутился, что свой же братъ, матросъ, точно злорадствуетъ позору ближняго и беззаконію.
Но въ темнотѣ вечера у борта, на бакѣ, гдѣ два матроса бесѣдовали, Чижовъ не видалъ блѣднаго, взволнованнаго лица и сверкающихъ черныхъ глазъ «отчаяннаго».
— Пусть шлифуютъ! А ты смотри! — вызывающе кинулъ онъ, скрывая свой ужасъ.
Чижовъ удивился.
— И съ чего это ты такой отчаянный? Не могу я въ толкъ взять...
— Вѣтромъ надуло...
— Гдѣ?..
— На фабрикѣ.
— Такъ. А на царской службѣ тоже, значитъ, надуло? — иронизировалъ Чижовъ, чувствуя себя оскорбленнымъ тономъ «отчаяннаго».
— Вѣрно, что такъ...
— Чудно что-то...
— Видно не слыхалъ, что люди тоскуютъ по правдѣ? — вдругъ воскликнулъ Митюшинъ.
Чижовъ недовѣрчиво усмѣхнулся.
— То-то не понять! Душа въ тебѣ свиная, а разсудокъ подлый... Еще радъ, что матроса отпорятъ безъ всякаго закона! Думаешь: только больно, а не то, что позорно и обидно... И что присовѣтовалъ?.. Совѣсть-то въ деревнѣ оставилъ... А я полагалъ, что ты хоть и трусъ, — все-таки съ понятіемъ втихомолку! — негодующе прибавилъ Митюшинъ, возвышая голосъ.
