Опорочилъ боцмана, ругалъ его и грозилъ оскорбленіемъ дѣйствіемъ!.. Осмѣивалъ начальство! А я еще хотѣлъ произвести въ унтеръ-офицеры. Думалъ, что ты... Подъ судъ... Будешь въ морской тюрьмѣ.
Митюшинъ не вѣрилъ ушамъ, когда узналъ, въ чемъ его обвиняетъ и чѣмъ угрожаетъ старшій офицеръ, повѣрившій боцману.
— Вашескобродіе! Дозвольте объяснить!
— Молчать! — крикнулъ старшій офицеръ.
Митюшинъ смолкъ; казалось, положеніе его безнадежное... Старшій офицеръ продолжалъ говорить и, взвинчивая себя гнѣвомъ, уже грозилъ, что за подобное преступленіе присудитъ въ арестанты.
— Подъ арестъ! На хлѣбъ и воду! И если еще кому-нибудь дерзость — выпорю! — закончилъ старшій офицеръ.
Гнѣвъ его въ ту же минуту сталъ утихать... точно грозовая туча разразилась. И онъ словно смутился, когда могъ увидать въ этомъ блѣдномъ, страшно серьезномъ лицѣ «преступника» страдальческое выраженіе и въ глазахъ что-то тоскливое, словно бы полное укора и въ то же время смѣлое.
— Вашескобродіе! Дозвольте объяснить! — снова началъ Митюшинъ.
— Что можешь объяснить? Боцманъ все доложилъ, какой ты гусь...
— Боцманъ, вашескобродіе, оболгалъ меня!
— Ты врешь... Развѣ боцманъ станетъ клеветать на матроса.
— Я Бога помню, вашескобродіе, и не вру! Боцманъ въ отместку накляузничалъ, и вы изволили повѣрить... На судѣ правда окажетъ, вашескобродіе...
