— Но ты-то что за защитникъ закона? Кто тебѣ позволилъ?
— За правду безпокоюсь, вашескобродіе!.. Говорилъ, что матросъ не долженъ позволять, что бы его били.
— И начальство бранилъ?
— Точно такъ. Случалось, осуживалъ, вашескобродіе.
— За чтб-жъ ты смѣлъ судить?
— Каждый человѣкъ смѣетъ судить по своему понятію, вашескобродіе... Я и осуждалъ, что господа офицеры должны давать примѣръ законно, а они дерутся и нѣтъ имъ... Вотъ и весь былъ мой бунтъ.
— И меня бранилъ?
— Случалось, вашескобродіе! — правдиво вымолвилъ «отчаянный».
— За что?
— За то самое, вашескобродіе!
— Ты взаправду отчаянный! — промолвилъ старшій офицеръ, но возмущеннаго чувства въ немъ уже не было.
Онъ задумался и находился въ смятенномъ настроеніи человѣка, котораго внезапно выбили изъ колеи.
Пронеслось что-то свѣтлое, когда и онъ въ дни юности безпокоился за правду... Самъ безупречно честный, онъ возмущался боцманомъ, о продѣлкахъ котораго и не догадывался и которымъ начиналъ вѣрить. Изумлялся «отчаянному» и понималъ, что онъ не бунтовщикъ, но во всякомъ случаѣ безпокойный матросъ и заслуживаетъ наказанія за нарушеніе дисциплины, и такой матросъ будетъ заводить «исторіи». Если отдать его подъ судъ, то навѣрное переведутъ въ штрафные, и будущность человѣка испорчена. Да и обнаружится многое, что дѣлалось на Грозящемъ, и будетъ непріятно для старшаго офицера, и капитана.
