прямо сказать, ничего не стоитъ... Да такой бабы тебѣ никогда и не узнать...
— Это почему?
— А потому, что моя Нюшка форменная баба, и не по твоей она трусости...
— Въ какихъ это смыслахъ понять?
— А въ такихъ, что изъ-за бабы ты и пятидесяти линьковъ побоишься принять, а не то что въ недѣлю по двѣ сотни!
— Я и такъ до смерти боюсь линьковъ, а то еще изъ-за бабы!.. Вовсе и не стоитъ баба, что бы изъ-за нея да пороли... И ты чудно что-то обсказываешь, Дымновъ! — испуганно и недовѣрчиво проговорилъ Егорка, слишкомъ тихій, спокойный и робкій человѣкъ, что бы допустить даже въ помыслахъ такую несообразную компликацію.
— То-то я и говорю, что тебѣ этого не понять! — не безъ снисходительнаго презрѣнія кинулъ красивый брюнетъ.
— Довольно трудно попять... Нсбойсь, и ты самъ этого не поймешь...
— По-ни-малъ!.. Очень даже хорошо понималъ... Изъ-за самой этой Нюшки меня стращали сквозь строй гонять, а насчетъ порки нечего и говорить... Всыпывали довольно даже часто... Всего бывало!
— И ты не бросилъ этой самой бабы?
— Глупый ты, Егорка!.. Бросилъ?.. Я не только не бросилъ, а чѣмъ больше пороли меня изъ-за Нюшки, тѣмъ она мнѣ любѣе становилась... Можешь ты это себѣ въ понятіе взять?.. То-то, не можешь... Потому въ тебѣ никакой отчаянности карактера нѣтъ, и никогда ты настояще не былъ приверженъ къ бабѣ...
