Страница:Исторические этюды русской жизни. Том 3. Язвы Петербурга (1886).djvu/494

спеціальными пѣвцами «рома и арака», а то и роднаго «сиволдая», которому даже изысканный князь Вяземскій съ несравненнымъ патріотическимъ чувствомъ пѣлъ славу:

А нашъ пѣнникъ, нашъ кормилецъ,
Сердце любо веселитъ!…

Воспѣвались разные напитки, превозносилось самое питье и «вѣра въ вино», въ его «божественную» силу.

Счастливъ, кто вѣруетъ въ вино
Сердечно, слѣпо и надѐжно,
Какъ утѣшительно, какъ нѣжно,
Какъ упоительно оно!
Что̀ краше, слаще наслажденья,
Когда играетъ голова?—

‎восторгался съ непостижимымъ паѳосомъ Языковъ, одинъ изъ вдохновеннѣйшихъ лириковъ бокала и «хмѣльныхъ собраній»—тѣхъ собраній, которыя такъ любилъ и съ такимъ удивительнымъ мастерствомъ опоэтизировалъ Пушкинъ:

Я люблю вечерній пиръ,
Гдѣ веселье предсѣдатель,
А свобода, мой кумиръ,
За столомъ законодатель.
Гдѣ до утра слово «пей»
Заглушаетъ крики пѣсенъ,
Гдѣ просторенъ кругъ друзей,
А кружокъ бутылокъ тѣсенъ.

Это называлось жить полной грудью, широко, весело, и—въ этомъ вкусѣ рисовались желанныя перспективы вольной, счастливой жизни.

Оставимъ мудрость мудрецамъ.
На что чиниться съ жизнью намъ,
Когда шутить мы можемъ съ нею,—

‎въ видѣ общаго практическаго правила, проповѣдывалъ Баратынскій, товарищъ Пушкина по перу и призванію, а также и по засѣданію въ хмѣльныхъ собраніяхъ.

Мы вольно учимся и пьемъ,—

‎похваляется Языковъ изъ Дерпта, гдѣ онъ шесть лѣтъ пробылъ въ университетѣ, ничему не учась, и кончилъ тѣмъ, что «разгулъ сдѣлался его потребностью». Языковъ въ этомъ отношеніи далеко не составлялъ исключенія среди тогдашней учащейся молодежи, которая вообще «вольно училась и пила», и несравненно усерднѣе

Тот же текст в современной орфографии

специальными певцами «рома и арака», а то и родного «сиволдая», которому даже изысканный князь Вяземский с несравненным патриотическим чувством пел славу:

А наш пенник, наш кормилец,
Сердце любо веселит!…

Воспевались разные напитки, превозносилось самое питье и «вера в вино», в его «божественную» силу.

Счастлив, кто верует в вино
Сердечно, слепо и наде́жно,
Как утешительно, как нежно,
Как упоительно оно!
Что́ краше, слаще наслажденья,
Когда играет голова?—

‎восторгался с непостижимым пафосом Языков, один из вдохновеннейших лириков бокала и «хмельных собраний» — тех собраний, которые так любил и с таким удивительным мастерством опоэтизировал Пушкин:

Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель.
Где до утра слово «пей»
Заглушает крики песен,
Где просторен круг друзей,
А кружок бутылок тесен.

Это называлось жить полной грудью, широко, весело, и — в этом вкусе рисовались желанные перспективы вольной, счастливой жизни.

Оставим мудрость мудрецам.
На что чиниться с жизнью нам,
Когда шутить мы можем с нею, —

‎в виде общего практического правила, проповедовал Баратынский, товарищ Пушкина по перу и призванию, а также и по заседанию в хмельных собраниях.

Мы вольно учимся и пьем, —

‎похваляется Языков из Дерпта, где он шесть лет пробыл в университете, ничему не учась, и кончил тем, что «разгул сделался его потребностью». Языков в этом отношении далеко не составлял исключения среди тогдашней учащейся молодежи, которая вообще «вольно училась и пила», и несравненно усерднее