пила, чѣмъ училась. Студенческій разгулъ былъ самый необузданный, и съ нимъ могъ соперничать развѣ только офицерскій, по размѣру питья, по шумному буйству и дикимъ шалостямъ «хмѣльныхъ собраній». Этимъ кичились, и на этой аренѣ дѣйствительно происходило ревнивое соперничество сословій, профессій и «родовъ оружія». Пьянство было возведено въ своеобразный благородный спортъ, на основаніи котораго составлялись репутаціи, и, какъ извѣстно, имена наиболѣе славныхъ героическихъ питуховъ перешли въ потомство. Можно бы образовать цѣлый пантеонъ знаменитыхъ россійскихъ пьяницъ.
Не было такихъ занятій, положеній и родовъ жизни, которые исключали бы умѣстность питья «до положенія ризъ». Пушкинъ даже «жизнь анахорета», т. е. отшельника, ушедшаго изъ міра и отъ его соблазновъ, ухитрился истолковать въ такомъ шутливо-вакханальномъ жанрѣ:
|
Чудо—жизнь Анахорета! |
Баратынскій, воспѣвая свои попойки съ друзьями, гдѣ первое мѣсто отводилось «звѣздящейся влагѣ Аи», говоритъ, что они—«въ ней заботы потопляли средь восторженныхъ затѣй». Болѣе прозаическій реалистъ Измайловъ, имѣвшій привычку «ходить съ музою въ трактиръ», по замѣчанію Воейкова, находилъ жизнь скучною и совѣтовалъ отъ скуки:
|
Взять книгу въ руки |
Безвременно погибшій Полежаевъ, отдавая дань излишествамъ по отвѣдыванію «звѣздящейся влаги», понималъ эту забаву нѣсколько иначе. Онъ думалъ, что въ этой влагѣ потоплялись не заботы, не скука, а силы, которымъ не было «воли»,—
|
Какъ въ широкомъ, чистомъ полѣ, |
Мы, впрочемъ, не имѣемъ намѣренія предлагать здѣсь исторію питейной словесности, а желали только указать на происшедшую
пила, чем училась. Студенческий разгул был самый необузданный, и с ним мог соперничать разве только офицерский, по размеру питья, по шумному буйству и диким шалостям «хмельных собраний». Этим кичились, и на этой арене действительно происходило ревнивое соперничество сословий, профессий и «родов оружия». Пьянство было возведено в своеобразный благородный спорт, на основании которого составлялись репутации, и, как известно, имена наиболее славных героических питухов перешли в потомство. Можно бы образовать целый пантеон знаменитых российских пьяниц.
Не было таких занятий, положений и родов жизни, которые исключали бы уместность питья «до положения риз». Пушкин даже «жизнь анахорета», т. е. отшельника, ушедшего из мира и от его соблазнов, ухитрился истолковать в таком шутливо вакханальном жанре:
|
Чудо — жизнь Анахорета! |
Баратынский, воспевая свои попойки с друзьями, где первое место отводилось «звездящейся влаге Аи», говорит, что они — «в ней заботы потопляли средь восторженных затей». Более прозаический реалист Измайлов, имевший привычку «ходить с музою в трактир», по замечанию Воейкова, находил жизнь скучною и советовал от скуки:
|
Взять книгу в руки |
Безвременно погибший Полежаев, отдавая дань излишествам по отведыванию «звездящейся влаги», понимал эту забаву несколько иначе. Он думал, что в этой влаге потоплялись не заботы, не скука, а силы, которым не было «воли»,—
|
Как в широком, чистом поле, |
Мы, впрочем, не имеем намерения предлагать здесь историю питейной словесности, а желали только указать на происшедшую
