чиво осуществлять то, что они разъ рѣшили; они смѣлы, готовы на рискъ и не теряются въ опасностяхъ. Они умѣютъ извлечь наибольшую пользу изъ побѣды, а въ случаѣ неудачи уступить какъ можно меньше. Они способны жертвовать собой для государства безраздѣльно, но сохраняютъ полное обладаніе всѣми силами своего духа. Никогда они не удовлетворяются достигнутымъ, а идутъ все дальше и дальше. Среди усилій и опасностей они работаютъ всю жизнь и совсѣмъ не наслаждаются владѣніемъ своимъ, такъ какъ все хлопочутъ о новыхъ пріобрѣтеніяхъ; нѣтъ у нихъ другого праздника, какъ исполненіе обязанности; бездѣльный досугъ кажется имъ худшимъ несчастіемъ, чѣмъ тяжелый трудъ. Однимъ словомъ, можно сказать, что аѳиняне отъ природы предназначены ни себѣ, ни другимъ не давать покоя… Какъ въ искусствѣ, такъ и въ политикѣ по необходимости всегда будутъ одерживать верхъ новыя формы. Люди, развивающіе многостороннюю дѣятельность, должны думать постоянно о разныхъ усовершенствованіяхъ. Вотъ почему аѳиняне, опираясь на свой богатый опытъ, такъ много провели у себя новаго».
Едва ли есть другая страница у античныхъ писателей, которая такъ близко напоминала бы настроенія новѣйшей культуры XIX—XX вв. Вотъ, казалось бы, когда люди вѣрили въ прогрессъ! Безъ сомнѣнія, мы должны учесть въ характеристикѣ Ѳукидида идеализацію родного города: писатель и преувеличиваетъ кипучую дѣятельность аѳинянъ, и любуется ею. Можно возразить, что здѣсь дѣло идетъ не о грекахъ вообще, а только объ аѳинянахъ. Но, конечно, въ словахъ коринѳянъ у Ѳукидида заключена значительная доля общаго сужденія. Аѳиняне — не исключеніе въ греческой жизни, а только ея наибольшее напряженіе. Спартанцамъ дѣлается упрекъ въ косности, но Ѳукидидь знаетъ хорошо и разсказываетъ самъ дальше, какую изобрѣтательность и подвижность показали въ той же войнѣ спартанцы Брасидъ и Агисъ, какъ во второй половинѣ войны спартанцы энергично бросаются въ морскую стихію, чтобы въ концѣ-концовъ превзойти здѣсь первѣйшихъ новаторовъ, аѳинянъ.
Къ тому же характеристика Ѳукидида вовсе не стоитъ одиноко въ греческой литературѣ. Вотъ крайне интересное замѣчаніе Геродота, свидѣтельствующее о томъ, что греки хорошо сознавали за собою только что отмѣченныя національныя черты. Богатый скиѳъ Анахарсисъ ѣдетъ въ Грецію, чтобы получитъ научное образованіе. Побывавши въ разныхъ мѣстахъ, онъ разочарованно возвращается назадъ: развѣ только у спартанцевъ есть чему поучиться; они мастера ставитъ вопросы и давать дѣльные отвѣты; остальные греки во всемъ спѣшатъ, и у нихъ никогда нѣтъ досуга, чтобы толкомъ заняться какой-либо наукой. Любитель анекдотовъ и остротъ, Геродотъ прибавляетъ: впрочемъ, это — шутка, придуманная самими греками[1]. Мы скажемъ: очень симпатичная черта грековъ, если они умѣли такъ смѣяться надъ собой, и какая же, вмѣстѣ съ тѣмъ, тонкая оцѣнка характернѣйшаго качества націи, одновременно, большого достоинства и большого недостатка ея.
Скороспѣлость развитія греческой народности. Мы въ правѣ добавитъ еще одинъ оттѣнокъ къ характеристикамъ, даннымъ двумя выдающимися греческими историками. Греки спѣшатъ, кипятъ, волнуются, ихъ развитіе идетъ съ нервической быстротой, но въ быту и сознаніи не все одинаково поспѣваетъ, и отсюда рѣзкія противорѣчія стараго и новаго, дикарства и утонченной культуры. Не успѣли греки получить съ востока религію олимпійскихъ боговъ, какъ уже поколѣніе Гомера интимно и смѣло подошло къ образамъ небожителей, развѣнчало и почти осмѣяло ихъ.
Общины воюютъ между собой за останки героевъ, выкрадываютъ другъ у друга чудодѣйственныя изображенія боговъ, живутъ дикими представленіями старины, а въ то же время первый греческій историкъ, Гекатей изъ Милета, заявляетъ рѣзко во всеуслышаніе, что, по его мнѣнію, миѳъ о Гераклѣ и другіе разсказы грековъ въ этомъ духѣ составляютъ пустой вымыселъ. У одного и того же писателя, Эсхила, есть драмы, въ которыхъ онъ возвеличиваетъ кровную месть, зоветъ мстителей на искупительныя убійства, одобряемыя богами, и есть произведеніе, въ которомъ онъ выступаетъ смѣлымъ борцомъ противъ произвола высшихъ силъ, защитникомъ правъ разума человѣческаго.
Греки изживаютъ торопливо одинъ моментъ за другимъ, жадно вычерпываютъ содержаніе каждой формы жизни, быстро увлекаются и быстро охладѣваютъ. Они не въ силахъ долго останавливаться на чемъ-либо, просто и непосредственно отдаваться ровнымъ и однообразнымъ впечатлѣніямъ; все подвергается критикѣ, все нужно разложить, разобрать, попробовать переставить. Ѳукидидъ заставляетъ однажды съ грустной ироніей сказать одного оратора аѳинянамъ: «вамъ ничего нельзя предложить и посовѣтовать; вы уже не вѣрите искренности, неспособны просто воспринимать; во всемъ вы перемудрите»[2].
Темпъ греческой жизни въ V вѣкѣ идетъ, все ускоряясь, но тѣмъ быстрѣе она направляется къ катастрофѣ. Въ V вѣкѣ поразительно конституціонное строительство, увлеченіе политикой; сначала симпатіи интеллигенціи обращены къ демократіи; но очень скоро наиболѣе культурные умы отворачиваются отъ этой формы и принимаются столь же усердно за политическія измышленія совсѣмъ иного характера: за изобрѣтеніе монархическихъ, аристократическихъ и бюрократическихъ ком-
