Эврипидъ, рѣшившійся (около 430 года) поставить на аѳинской сценѣ пьесу, которая представляетъ настоящее ниспроверженіе старыхъ священныхъ авторитетовъ, полную религіозную революцію. Въ его «Беллерофонтѣ», по идеѣ похожемъ на байроновскаго Каина, изображенъ борецъ за человѣческія права, бурно вздымающійся противъ небесъ; онъ хочетъ притянуть боговъ къ отвѣту за ихъ правленіе; онъ горько упрекаете ихъ за то, что они даютъ счастье и удачу жестокимъ и вѣроломнымъ тираннамъ и въ то же время бросаютъ безъ помощи благочестивыя общины, которыя гибнутъ отъ руки злодѣевъ. «И послѣ этого говорятъ, что на небѣ есть боги? Ихъ нѣтъ тамъ, ихъ нѣтъ, если только люди не хотятъ безумно вѣрить старымъ сказкамъ!»12.
Ученые консервативнаго толка, безсильные въ теоретической борьбѣ съ раціоналистами и отрицателями, обратились къ тому орудію, которое имъ помогало во всѣ времена, — къ свѣтскому мечу. Знатокъ священныхъ древностей и толкователь оракуловъ, Діопейѳъ внесъ въ народное собраніе предложеніе весьма своеобразное, которое повлекло за собой очень тяжелыя послѣдствія. Діопейѳъ предлагалъ судить процессомъ эйсангеліи (примѣнявшимся къ важнымъ государственнымъ преступленіямъ) всѣхъ тѣхъ, кто будетъ обвиняться въ отрицаніи божественныхъ силъ міра или въ изложеніи какихъ-либо астрономическихъ теорій. Пунктъ, касающійся астрономіи, обличаетъ опредѣленную личную нападку. За предложеніемъ Діопейѳа послѣдовалъ рядъ доносовъ и обвиненій противъ святотатцевъ (άσεβοῦντες) и между ними процессъ Анаксагора; въ ученіи послѣдняго популярное мнѣніе больше всего выдѣляло именно ту мысль, что солнце не одухотворено живой божественной силой, а образуетъ раскаленную каменную массу. Діопейѳъ, можетъ быть, мѣтилъ не столько въ астрономію, сколько въ даннаго астронома. Анаксагоръ съ трудомъ избѣгъ осужденія на смерть; онъ долженъ былъ выплатить большой штрафъ и уйти въ изгнаніе13. Предложеніе Діопейѳа создало для ученыхъ и лекторовъ въ Аѳинахъ очень опасное положеніе. Всякаго рода теоріи о строеніи міра, о роли божественнаго начала и т. п. пользовались теперь лишь фактической терпимостью — до перваго частнаго доноса и обвиненія въ святотатствѣ (άσεβείας), которое могъ внести любой гражданинъ. Хуже всего было то, что предложеніе Діопейѳа перенесло религіозные процессы на политическую почву. Передъ аѳинскими присяжными обвинитель не могъ приводить сложные ученые аргументы и развивать теоретическія доктрины, рядовому обывателю-геліасту все это было бы неинтересно, непонятно и неубѣдительно; обвиненіе избирало наиболѣе легкій для себя путь, открывая вопросъ о гражданской благонадежности подсудимаго. Отсюда получились самыя нелѣпыя формы обвиненія. Такъ, напр., «атеиста» Діагора осудили заочно на смерть, какъ преступника противъ общины, равнаго тираннамъ и сторонникамъ персовъ; опалѣ его придали общенаціональный характеръ; было послано приглашеніе пелопоннесцамъ, чтобы и они приняли участіе въ его преслѣдованіи.
Политическая нетерпимость аѳинскаго демоса, такъ ярко обнаружившаяся во время возстанія на Самосѣ, еще усилилась благодаря появленію процесса по святотатству. У гражданъ создалась привычка и, такъ сказать, дурной вкусъ чуять всюду измѣну отечеству въ видѣ оскорбленія боговъ. Было бы несправедливо говорить о какомъ-то особенномъ религіозномъ фанатизмѣ народа аѳинскаго. Инквизиція здѣсь, въ Аѳинахъ, такъ же какъ потомъ въ средневѣковой Европѣ, составляла вовсе не результатъ народнаго суевѣрія, а сознательное, злостное созданіе ученой братіи, которая во взаимной борьбѣ пользовалась предразсудками народа, не раздѣляя ихъ, но стараясь увеличить ихъ разрушительную силу.
Великая Пелопоннесская война и ея историкъ. При заключеніи Тридцатилѣтняго мира стороны, повидимому, серьезно думали о пріостановкѣ всякой вражды и успокоеніи Греціи: большое междоусобіе 459—446 гг., нанесло слишкомъ много вреда всѣмъ и слишкомъ истощило всѣ участвовавшіе въ войнѣ кантоны. Но что касается Аѳинъ, этой сдержки хватило на короткій срокъ. Снова сказалась воинственность безпокойной и неутомимой демократіи. Пелопоннесцы, гораздо болѣе пассивные, скоро увидѣли, что Аѳины возобновляютъ свою политику имперіализма, хотя и нѣсколько другими средствами и съ другого конца. Факты говорили здѣсь какъ нельзя болѣе отчетливо. Аѳиняне безусловно завладѣли: выходомъ въ Черное море, а понтійскія области были очень важны для хлѣбоснабженія греческихъ странъ вообще; въ частности этотъ захватъ затрогивалъ интересы одного изъ членовъ пелопоннесскаго союза, Мегары, которая была метрополіей Византіи. Между тѣмъ аѳиняне приступили къ задачѣ болѣе важной для ихъ объединительной программы, къ овладѣнію западными путями въ Италію и Сицилію. Непосредственно они задѣвали другую пелопоннесскую общину, богатый торговый Коринѳъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ грозили охватить своей торговой монополіей весь полуостровъ. Новая политика Аѳинъ была опаснѣе для Пелопоннеса, чѣмъ открытыя нападенія 50‑хъ годовъ, въ томъ смыслѣ, что Аѳины дѣлали пріобрѣтенія, не нарушая договоровъ, а общины, связанныя съ Спартой, и сама Спарта ничего не могли противопоставить равнаго: онѣ не обладали ни такой сосредоточенной силой, ни финансами, ни великолѣпной новой морской техникой Аѳинъ, ни ихъ энергіей и предпріимчивостью. Безсильные вести коммерческую войну, но сознавая, что Аѳины все болѣе стягиваютъ вокругъ нихъ желѣзное кольцо, пелопоннесцы силою вещей вынуждены были итти
