ческой исторіи[1]. Опять ничего похожаго на знакомство съ міромъ эгейско-критской культуры.
Какъ понять это поразительное невѣдѣніе грековъ относительно древнѣйшей исторіи своей страны? Остается думать, что носители старинной культуры принадлежали къ расѣ, чуждой грекамъ; греческія племена надвинулись варварской лавиной, которая въ нѣсколько пріемовъ истребила всѣ слѣды стариннаго эгейско-критскаго быта. Эту катастрофу нельзя себѣ представлять въ видѣ одной большой разрушительной войны; тогда должно было бы остаться больше слѣдовъ и воспоминаній о разбитой жизни. Нѣтъ, повидимому, борьба длилась вѣками; нашествія слѣдовали за нашествіями. Первые завоеватели захватили много изъ стариннаго мѣстнаго обихода и жили въ быту смѣшанномъ, полукультурномъ; ихъ смѣнили потомъ болѣе дикія племена, опрокинувшія и эту промежуточную культуру. Среди послѣдовательныхъ разрушеній стирались слѣды старины.
Можетъ быть, нѣкоторую аналогію этимъ событіямъ представляетъ завоеваніе германцами римской имперіи. Сначала въ Италію и Галлію вступаютъ готы и бургунды, уже раньше бывшіе въ соприкосновеніи съ римлянами. Теодорихъ остготскій живетъ въ прежней римской столицѣ, Равеннѣ, держитъ при себѣ римскую канцелярію. Слѣдомъ за этими первыми, болѣе мягкими и почтительными къ старинѣ завоевателями являются новые погрубѣе, франки, лангобарды. Они остаются жить въ деревняхъ, и города римскіе приходятъ въ упадокъ; вступаетъ въ силу новое право и т. д. Надо думать, что катастрофа, въ результатѣ которой погибла эгейско-критская культура, была еще основательнѣе, чѣмъ смѣна римской имперіи варварскими государствами. Греки точно начали съ какой-то бѣлой доски. Можно представить себѣ, въ какой мѣрѣ основательно потомки завоевателей забыли все, что предшествовало завоеванію, и что связано съ его ходомъ. Впрочемъ, объ одномъ изъ этаповъ завоеванія сохранилось преданіе; это именно разсказъ о передвиженіи дорянъ въ Пелопоннесъ. Преданіе, разумѣется, по-своему рѣзко и драматично изображаетъ приходъ завоевателей въ видѣ одного натиска; оно неправо и въ томъ отношеніи, что говоритъ о завоевательномъ движеніи только одной группы варваровъ, надвигавшихся въ европейскую Грецію. Но оно очень вѣрно передаетъ направленіе движенія: оно выводитъ дорянъ съ сѣвера изъ Ѳессаліи; нужно представить себѣ, что другія группы варваровъ, будущихъ грековъ, вышли раньше съ еще болѣе далекаго сѣвера.
Можно далѣе понять, какъ перешла въ греческую традицію фигура Миноса критскаго, хотя о самой критской старинѣ исчезла всякая память. Критская держава II тысячелѣтія до Р. Х., опиравшаяся на сношеніи съ Египтомъ, Сиріей, Малой Азіей, была захвачена дружинами, нагрянувшими съ европейскихъ береговъ Греціи. Греческіе вожди, замѣнившіе старыхъ критянъ, первое время располагали большой силой на морѣ. Вотъ эти носители переходной эпохи и культуры, соединившіе элементы двухъ разныхъ народныхъ группъ, составлявшіе конецъ Древней исторіи Греціи и начало ея Среднихъ вѣковъ, остались въ памяти подъ именемъ Миноса. Имя Миноса считается современными учеными не греческимъ; въ немъ предполагаютъ титулъ старинныхъ критскихъ царей; знаменитое названіе властелина морей могло удержаться въ сказаніяхъ и быть присвоено греками. Вѣдь считала же легенда въ Средніе вѣка Теодориха остготскаго соорудителемъ замка св. Ангела въ Римѣ, предавши забвенію императора Адріана и обративъ его гробницу въ крѣпость.
Итакъ, мы извлекаемъ очень важные выводы изъ самого молчанія первыхъ двухъ греческихъ историковъ. Можно ли слѣдовать за ними дальше въ ихъ попыткахъ реконструкціи старины? Мы видимъ ясно, что ихъ почти единственный источникъ — миѳы, которые они считаютъ разсказами и воспоминаніями о подлинныхъ дѣлахъ; по своей раціоналистической манерѣ они считаютъ лишь необходимымъ превратитъ поэзію въ прозу и снять съ разсказа фантастическую оболочку. Геродотъ придаетъ, наприм., очень важное значеніе миѳу объ аргивской царевнѣ Іо, любимой Зевсомъ, превращенной, въ виду преслѣдованій Геры, въ корову, и увезенной въ Египетъ; какъ историкъ, онъ считаетъ себя въ правѣ устранить элементъ превращенія и вмѣшательства боговъ; остается похищеніе греческой дѣвушки морскими пиратами, увезшими ее въ Египетъ, характерный фактъ во взаимныхъ обидахъ и борьбѣ между азіатами и европейцами. Ѳукидидъ обращается къ извѣстному «каталогу» греческихъ кораблей и войскъ по II пѣснѣ Иліады за статистическими справками: по количеству судовъ, прибывшихъ подъ Трою, принимая во вниманіе ихъ вмѣстимость, онъ вычисляетъ плотность населенія въ тогдашней Греціи.
Конечно, сами пріемы изслѣдователей V вѣка кажутся намъ дѣтскими. Но можемъ ли мы отброситъ, вмѣстѣ съ наивными толкованіями, источникъ, къ которому прибѣгали Городоть и Ѳукидидъ? Гомеръ въ ихъ глазахъ настоящій свидѣтель старины; онъ почти равенъ древней лѣтописи. Въ какой же мѣрѣ Гомеръ для насъ можетъ служить историческимъ источникомъ? Это значитъ, точнѣе говоря, какому вѣку отвѣчаютъ гомеровскія поэмы? Какъ относятся онѣ по времени къ большой народной катастрофѣ въ предѣлахъ Греціи, далеко ли онѣ отстоятъ отъ разрушенія эгейско-критской культуры? Но вопросы подобнаго рода поднимаютъ еще цѣлый рядъ другихъ: какъ смотрѣть
- ↑ Герод. I, 1—5; Микосъ, царь Кносса, и у Геродота — побѣдитель карійцевъ (I, 171), первый греческій властитель морей (III, 122).
