Анитъ, поэтъ Ликонъ, риторъ Мелетъ, серьезно принимали эти старыя бредни; они явно совершали актъ великаго лицемѣрія, если пытались народу внушить вредъ ученія Сократа именно съ точки зрѣнія условнаго религіознаго патріотизма. Вѣдь всѣ они были учениками софистовъ, читали Протагора, слышали со сцены просвѣтительную проповѣдь Эврипида и стояли, вѣроятно, на одинаковомъ съ Сократомъ уровнѣ воззрѣній. Уже процессъ гермокопидовъ показалъ, какъ много было въ Аѳинахъ иконоборцевъ, т.-е. отрицателей старой религіи; Платонъ говоритъ потомъ о сплошномъ почти невѣріи интеллигентныхъ круговъ. Обвинители Сократа могли быть, чѣмъ угодно, раціоналистами, агностиками, вѣрующими въ Провидѣніе, но только не почитателями старыхъ боговъ. Ихъ самихъ можно было съ одинаковымъ успѣхомъ судить по дикобразной инквизиціонной формулѣ объ оскорбленіи боговъ родного города. Къ тому же Сократъ отличался, сколько можно заключить по «Воспоминаніямъ» Ксенофонта, большой осторожностью въ своемъ внѣшнемъ поведеніи; демонстративно исполнялъ всѣ требуемые обряды, рекомендовалъ друзьямъ своимъ богомолья къ дальнимъ святынямъ (правда, больше изъ гигіеническихъ соображеній), и т. д.
Во всякомъ случаѣ обвинителямъ было очень трудно поддерживать первый пунктъ составленнаго ими акта: ихъ положеніе было фальшиво, они не могли привести никакихъ точныхъ данныхъ въ доказательство вредной будто бы проповѣди Сократа. Разъ вступивши на путь религіознаго лицемѣрія, приходилось дѣлать новыя натяжки, накоплять ложь на ложь. Въ формулѣ обвиненія значилось, что Сократъ вводить καινὰ δαιμόνια. Передавая эти слова выраженіемъ «новыя божества», мы не вполнѣ оттѣняемъ намѣренную туманность и загадочность термина «демоническій», который внесенъ обвинителями. Дѣло вѣдь идетъ не о «богахъ», т.-е. ясныхъ, опредѣленныхъ существахъ съ отчетливымъ культомъ, «введеніе» которыхъ и не могло быть актомъ частныхъ лицъ, а было осуществимо лишь распоряженіемъ государства; нѣтъ, обвинители намекали на обращеніе Сократа къ новымъ неуловимымъ силамъ, культъ которыхъ скрытъ, невидимъ для непосвященныхъ, составляетъ опасное тайное волшебство. Почти безъ сомнѣнія можно сказать, что общество, собиравшееся около Сократа, имѣло и особую интимную религію. Гетеріи вообще питали склонность къ религіозной замкнутости, къ принятію новыхъ ученій, къ почитанію своихъ особыхъ божественныхъ патроновъ; тѣмъ болѣе союзъ, который, подобно сократовскому, составлялъ настоящую церковную секту, отдѣлявшую себя отъ государства. Но для того, чтобы представить сократовскій демоніонъ, Верховное Существо, чтимое въ его кружкѣ, опасной колдовской силой, надо было нагородить цѣлую систему фальши, и обвинители Сократа, интеллигентные люди, не постыдились, для этой цѣли, использовалъ разныя сплетни и темные слухи объ интимныхъ разговорахъ.
А между тѣмъ обвиненіе звучало страшно. Мы видимъ изъ защиты Ксенофонта и Платона, какъ трудно было Сократу отстранить его. Ксенофонтъ сводитъ доминіонъ на оракулы и другія дозволенныя внушенія боговъ, Платонъ пытается истолковать демоніонъ, какъ внутренній голосъ, повелительно направлявшій Сократа въ его поведеніи, и предохранявшій его отъ ложныхъ и вредныхъ шаговъ20. Какъ въ дѣйствительности оправдывался на судѣ Сократъ, остается неяснымъ. Еще болѣе скрыто отъ насъ то, что говорили обвинители. Можетъ быть, ихъ рѣчи были умнѣе, чѣмъ формула обвинительнаго акта; возможно, что большинство присяжныхъ очень хорошо понимало, что волшебство и «новыя божественныя силы» притянуты къ процессу насильно и что дѣло идетъ о сектѣ, объявившей непримиримую войну свѣтской республикѣ.
На другой сторонѣ также можно отмѣтить непослѣдовательность и ненужное упорство: гибель Сократа обусловлена отчасти ошибками, совершенными имъ самимъ, но онѣ-то именно и составляютъ великое достоинство этого человѣка и оправдываютъ его въ глазахъ тѣхъ, кто не можетъ сочувствовать его дѣятельности. Ученики Сократа увѣряютъ, что онъ имѣлъ полную возможность уйти изъ Аѳинъ до суда, какъ только возникло обвиненіе. Они разсказываютъ, что Сократъ могъ свободно бѣжать изъ тюрьмы, когда исполненіе смертнаго приговора неожиданно затянулось вслѣдствіе религіозныхъ соображеній на цѣлый мѣсяцъ. Но великій старикъ не хотѣлъ ни того, ни другого. Онъ былъ человѣкомъ исключительнаго мужества и стойкости. И еще, онъ былъ настоящимъ аѳинскимъ патріотомъ, гораздо большимъ, чѣмъ его ученики: этотъ вѣрный сынъ Аѳинъ и дня не могъ бы прожить въ изгнаніи. Передъ нами налицо геройство и несообразность.
Еще другую нелогичность можно поставить въ вину Сократу, и на нее указывали даже его безусловные защитники. Ксенофонтъ увѣряетъ, что Сократъ могъ бы легко склонить на свою сторону присяжныхъ, если бы захотѣлъ: надо было только говорить немного помягче, не задѣвать судей гражданъ, избалованныхъ обычной лестью и моленіями о пощадѣ со стороны подсудимыхъ21. Присяжные, въ составѣ болѣе 500 человѣкъ, признали виновность Сократа незначительнымъ большинствомъ 5 голосовъ. Предстояло особое голосованіе по вопросу о смертной казни, которой требовали обвинители. Еще разъ слово было предоставлено Сократу: осужденный имѣлъ право выставить свое предложеніе о наказаніи. Но онъ точно задался цѣлью устранить все, что могло вести къ облегченію его участи. Сначала онъ отказался говорить вовсе;
