мени процвѣтанія новоассирійскаго государства, владѣвшаго берегами Леванта. Греки имѣли въ это время прямой и широкій доступъ къ обѣимъ старокультурнымъ странамъ востока, Египту и долинѣ Евфрата. Ассирійскимъ царимъ греки служили особенно усердно; засвидѣтельствовано, между прочимъ, ихъ участіе въ далекой экспедиціи Сеннахериба, дѣйствовавшей въ Персидскомъ заливѣ. Въ результатѣ воители и торговцы гибкой и переимчивой греческой націи привезли съ востока рядъ новинокъ и практическихъ приспособленій, которыя быстро пошли въ ходъ въ подвижной городской жизни.
Въ греческой традиціи сильно отпечатлѣлся моментъ, когда города приступили къ составленію кодексовъ, а также запомнились имена знаменитыхъ кодификаторовъ, съ которыми связывали потомъ разныя легенды, служившія кь ихъ индивидуальной характеристикѣ. Большое впечатлѣніе оставили два законодателя, дѣйствовавшіе въ западныхъ колоніяхъ: Залевкъ въ Локрахъ (въ южной Италіи) и Харондъ въ Катанѣ (въ Сициліи). Аѳины славились тѣмъ, что ихъ городское право опредѣлили одинъ за другимъ два выдающихся реформатора, Драконтъ и Солонъ. Извѣстны были еще Питтакъ, законодатель Митилены на о. Лесбосѣ и Филолай въ Ѳивахъ. Реальныхъ представленій о личности законодателей, о характерѣ ихъ работы позднѣйшіе греки уже не имѣли; двое изъ кодификаторовъ, Питтакъ и Солонъ, вошли въ число миѳическихъ семи мудрецовъ древности. Геродотъ (въ серединѣ V вѣка) зналъ о Солонѣ только легенду, которую онъ сплелъ вмѣстѣ съ романической исторіей царя Креза. Появленіе Солона въ Сардахъ историкъ объясняетъ тѣмъ, что мудрый законодатель взялъ съ согражданъ клятву исполнять его законы въ теченіе 10 лѣтъ; послѣ этого онъ отправился странствовать, будто бы для того, чтобы посмотрѣть свѣтъ, а въ дѣйствительности, чтобы избѣжать давленія со стороны согражданъ и не бытъ вынужденнымъ вноситъ какія-либо измѣненія въ законы[1].
Уголовные законы Драконта. Благодари совершенно исключительному случаю, до насъ дошелъ отрывокъ воинскаго уголовнаго законодательства (νόμοι φονικοὶ), редактированнаго Драконтомъ въ 20-хъ годахъ VII вѣка. Въ 409 году, вслѣдъ за низверженіемъ олигархіи, народъ аѳинскій, руководясь желаніемъ найти себѣ опору въ старинныхъ законахъ, постановилъ сдѣлать копію кодекса Драконта; сохранилась одна изъ плитъ этой копіи, на которой удалось прочитать 9 статей, касающихся преслѣдованія убійства[2]. Кромѣ этихъ прямыхъ данныхъ, мы еще располагаемъ сужденіями аѳинскихъ политическихъ и судебныхъ ораторовъ IV в., которые не разъ высказывались о законахъ Драконта. Преобладающее мнѣніе клонилось къ тому, что законодательство это было очень жестокимъ; современникъ Демосѳена, Демадъ, находитъ, что законы Драконта писаны не чернилами, а кровью; другіе увѣряли, что Драконтъ назначилъ смертную казнь за множество мелкихъ проступковъ, въ томъ числѣ за воровство[3]. Новоевропейскіе ученые большею частью стали на точку зрѣнія противоположную. Среди нихъ распространено убѣжденіе, что Драконтовы законы составляли важный шагъ на пути развитія гуманности и прогресса; между прочимъ, Драконту приписываютъ первую попытку различенія мотивовъ убійства; въ его законахъ будто бы впервые появляются термины и категоріи φόνος ἀκούσιος, убійство невольное, и φόνος έκούσιος, убійство намѣренное, умышленное[4].
Собственно говоря, текстъ, дошедшій до насъ, не даетъ права на такія утвержденія. Новоевропейскіе ученые подступали къ законамъ Драконта съ предвзятой теоріей, въ которой преобладала мысль о неуклонномъ движеніи общества отъ варварства къ гуманности. Мы видѣли, однако, что такой непрерывности не было; старинное религіозное право отличалось большею гуманностью сравнительно съ новымъ военнымъ; кровная месть вовсе не остатокъ дикой древности, а довольно новый, хотя и варварскій институтъ. Что же касается отношенія Драконта къ предшествующему праву, то оно вовсе не такъ просто; прогрессивнымъ его законодательство, пожалуй, можно назвать, но не въ смыслѣ успѣха гуманныхъ чувствъ, а въ смыслѣ усиленія общественной власти.
Въ дошедшемъ до насъ отрывкѣ есть только статьи, опредѣляющія отношеніе къ убійству неумышленному. Ни изъ чего но видно, чтобы Драконтъ впервые ввелъ различеніе убійства невольнаго и намѣреннаго. Установленіе мотивовъ преступленія, психологическій анализъ дѣла совѣсти, безъ всякаго сомнѣнія, составлялъ давнишнее занятіе религіознаго суда; вѣроятно, въ такомъ разборѣ и заключалось его главное дѣло. Напротивъ, военные люди, принесшіе кровную месть и выкупъ, относились къ мотивамъ убійства довольно безразлично. Съ другой стороны, весьма правдоподобно, что Драконтъ заимствовалъ различеніе мотивовъ убійства именно изъ религіознаго суда, потому что его зависимость отъ формъ и пріемовъ этого суда вообще очень значительна. Она видна въ томъ, что законодатель сохраняетъ старинный обычай произносить надъ убійцей публичное отлученіе, въ силу котораго послѣдній лишался покровительства закона и могъ быть безпрепятственно убитъ, если бы появился на территоріи общины. Видна зависимость Драконта отъ религіознаго суда еще въ томъ, что онъ ограждаетъ невольнаго убійцу отъ преслѣдованія родственниковъ и близкихъ убитаго и присуждаетъ его къ изгнанію, типичной формѣ нака-
