подкидываніе ребенка и, повидимому, не очень строго относится къ самому выбрасыванію младенца, если не оказалось отца и нѣтъ средствъ кормить новорожденнаго. Въ смыслѣ архаизма, среди все подрывающей капиталистической горячки, поразительно сохраненіе института дочерей-наслѣдницъ. Въ самомъ дѣлѣ, отъ старой семьи, ея хозяйственнаго коммунизма, ея принудительнаго общеніи очень мало осталось: сынъ легко выдѣляется отъ отца, и на его личный заработокъ семья не имѣетъ права: со смертью отца наступаетъ полный и окончательный раздѣлъ имущества между наслѣдниками и, однако, среди этого торжества экономическаго индивидуализма, съ необычайнымъ стараніемъ проводятъ старинное правило, обязывающее единственную дочь умершаго наслѣдодателя выйти замужъ за своего старшаго дядю или его сына, при чемъ, въ случаѣ неимѣнія таковыхъ, устанавливается градація родственниковъ и близкихъ вплоть до членовъ филы, къ которой принадлежитъ наслѣдница. Такимъ образомъ въ сферу свободныхъ переходовъ имущества вторгается древній принципъ, вытекающій изъ культа предковъ, принципъ религіозный, въ силу котораго мужская линія не должна прекращаться, и замужество единственной дочери-наслѣдницы составляетъ фикцію непрерывности патріархальнаго мужского рода.
Нравственныя понятія городского общества. Въ городскомъ законодательствѣ необычайно ярко отразились интересы, наклонности, привычки, вкусы и требованія возникающей греческой буржуазіи. Понятія вновь сложившихся классовъ рѣзко расходятся съ моралью героевъ и ихъ дружинъ. Вотъ, напр., мы слышимъ, что рядъ законодателей (Залевкъ въ Локрахъ, Питтакъ въ Митиленѣ, Солонъ въ Аѳинахъ) запрещаютъ пышныя похороны, которыя были въ обычаѣ у знати, хоры наемныхъ плакальщицъ, сожженіе вмѣстѣ съ умершимъ массы сокровищъ. Витязи съ ихъ случайно доставшимися неумѣренно захваченными богатствами, были склонны къ грандіозно безумнымъ, нераціональнымъ тратамъ. Организовавшіеся вновь купцы и деміурги, напротивъ, расположены къ бережливости: въ тѣсной городской жизни вырабатывается нѣкотораго рода экономическій аскетизмъ: сокращаютъ выдачи на общественные праздники, запрещаютъ хожденіе знатныхъ дамъ со свитами по улицамъ, пытаются прекратить неумѣренное питье вина. Съ другой стороны, новое городское общество не любитъ попрошайства и праздношатанія: по словамъ Геродота, Солонъ воспретилъ особымъ указомъ въ Аѳинахъ нищенство[1].
Въ индустріальной средѣ слагается свой взглядъ на воспитаніе подрастающихъ поколѣній, соотвѣтственный идеѣ труда. Онъ выразился въ разсказѣ о томъ, что будто бы Солонъ издалъ законъ, которымъ воспрещалось отцу требовать въ старости пропитанія отъ сына, разъ онъ не научилъ послѣдняго никакому ремеслу. Весьма мало правдоподобно, чтобы такой законъ стоялъ дѣйствительно въ кодексѣ; очевидно, въ число предписаній знаменитаго законодателя включили моральное требованіе, получившее большую бытовую силу: оно ярко рисуетъ настроеніе деміурговъ, столь непохожее на мечты обогащенія витязей, выраженныя словами Ахилла: «Все можно взять грабежомъ, быковъ, тучныхъ овецъ, металлическіе котлы и золотистыя гривы коней». Настроеніе это, напротивъ, приближается къ трудовой и скупо-хозяйственной морали Гесіода, съ той только разницей, что Гесіодъ протестуетъ пассивно противъ войны и захватовъ, тянется къ какой-то сельской тихой идилліи во вкусѣ старины; тогда какъ въ идеологіи пробуждающейся греческой буржуазіи на первомъ мѣстѣ неутомимая погоня за наживой, жесткая и суровая конкуренція съ ближнимъ.
Развитіе раціонализма. Тутъ склонны гораздо меньше отдавать мѣста фантазіи, игрѣ, эстетикѣ. Съ утратой вкуса къ яркой красочности, изящной выдумкѣ появляется сухое раціоналистическое отношеніе къ миѳологіи, которую такъ любило общество предшествовавшей эпохи. Новые поэты, слѣдуя аскетической модѣ городского общества, стараются очистить старинные эпическіе разсказы отъ чувственныхъ элементовъ, по ихъ мнѣнію безнравственныхъ. Стесихоръ, напр., который перерабатывалъ миѳологическіе сюжеты для хоровъ, не могъ допустить миѳа о похищеніи прекрасной Елены въ его гомеровскомъ видѣ. Одно изъ двухъ: или оставалось признать, что героиня была преступницей, но тогда въ сказаніи заключена безнравственная идея, или же сказаніе въ той формѣ, какъ оно передается, ложно и подлежитъ переработкѣ. И Стесихоръ даетъ сюжету другой оборотъ: очевидно, боги подарили похитителю Парису лишь обманчивый призракъ, тѣнь жены Менелая, и Елена вовсе не послѣдовала въ Трою; но ея не было и дома: она прожила время осады въ далекомъ Египтѣ. Стесихоръ отрицалъ также чудеса превращенія: богиня Артемида не могла превратить героя Актеона въ оленя, какъ разсказываетъ миѳъ: она бросила на Актеона оленью шкуру, а собаки, принявъ его за звѣря, растерзали его.
Еще дальше идутъ философы, т.-е. богословы, пытающіеся внести систему и логичность въ религіозныя понятія. Ксенофанъ объявляетъ разсказы Гомера о богахъ глубоко безнравственными, считаетъ его развратителемъ народа. Народныя вѣрованія кажутся ему грубыми и матеріалистическими: каждое племя рисуетъ себѣ боговъ по своему человѣческому подобію. Въ особенно рѣзкое критическое отношеніе къ стариннымъ сказаніямъ становятся такъ называемые логографы, продолжатели эпоса въ прозѣ. Логографы впервые появились
- ↑ Гер. II, 177.
