И въ общей каютѣ, и на палубѣ, не стѣсняясь, бранили «собакъ южанъ» и разсказывали о побѣдахъ сѣверной арміи, и о близкомъ торжествѣ Сѣвера, и объ освобожденіи негровъ. Въ маленькихъ городкахъ, гдѣ останавливался пароходъ, замѣтно было большее оживленіе, чѣмъ на югѣ. Продавцы газетъ являлись на пароходъ, и тотчасъ же всѣ пассажиры расхватывали газеты и жадно читали. Покупалъ газету и Чайкинъ и читалъ ее съ увлеченіемъ, все болѣе и болѣе интересуясь тѣмъ, что дѣлается на бѣломъ свѣтѣ.
Худощавые нервные довольно безцеременные въ обращеніи янки понравились Чайкину гораздо больше лѣнивыхъ и высокомѣрныхъ южанъ. Янки, по наблюденіямъ русскаго матроса, были «проще». И онъ замѣтилъ, что они и пили водку и вина меньше, и почти не играли въ карты и въ кости, и обходились съ неграми далеко не съ тѣмъ презрѣніемъ, какъ южане.
И Чайкинъ уже не относился подозрительно къ пассажирамъ.
Напротивъ, онъ прислушивался къ ихъ разговорамъ въ общей каютѣ и старался понять, хотя и не всегда успѣшно, ихъ бесѣды и споры о войнѣ, о политическихъ дѣлахъ, о генералахъ. Онъ только вынесъ увѣренность, что Линкольнъ, должно-быть, хорошій человѣкъ, такъ какъ всѣ превозносили его и говорили о немъ съ большимъ почтеніемъ. Но особенно удивило его, когда онъ узналъ, что президентъ Сѣверо-Американскихъ Штатовъ былъ прежде простымъ дровосѣкомъ.
Въ тотъ день, когда пароходъ долженъ былъ къ вечеру притти въ Канзасъ, Чайкинъ былъ нѣсколько озабоченъ, гдѣ ему остановиться на ночь.
Онъ хотѣлъ, было, спросить кого-нибудь изъ пассажировъ, но не рѣшался.
Его озабоченность внушила участше одному старому худощавому господину въ черномъ люстриновомъ сюртукн и въ высокомъ цилиндрѣ. Онъ внимательно поглядывалъ на Чайкина, сидѣвшаго въ уголкѣ, въ отдаленіи отъ другихъ, и наконецъ подошелъ къ нему.
— Что пріуныли, сэръ? Такой молодой человѣкъ, и, какъ будто,
