десять лѣтъ тому назадъ убѣжалъ изъ полка и пріѣхалъ сюда, и очень радъ, что Богъ надоумилъ его въ Америку. И прежде онъ разбогатѣлъ здѣсь, а потомъ разорился… Теперь дѣла хуже, но онъ надѣется, что пойдутъ лучше.
— А вы чѣмъ занимаетесь?
— Комиссіонеромъ пока, а жена и дочь торгуютъ на улицѣ…
Минутъ черезъ пятнадцать они пришли въ какой-то узкій и маленькій переулокъ и вошли во дворъ небольшого дома. Тамъ стоялъ деревянный маленькій флигель. Старикъ постучался въ двери одной изъ квартиръ внизу.
Пожилая еврейка отворила двери.
— Входите, Василій Егорычъ, — сказаъ Абрамъ.
Чайкинъ вошелъ въ небольшую бѣдно убранную комнату. Въ ней, однако, кромѣ нѣсколькихъ стульевъ и обѣденнаго стола, былъ диванчикъ и два мягкихъ кресла. Висячая лампа освѣщала комнату.
Пожилая еврейка съ добрымъ и когда-то, должно быть, красивымъ лицомъ посмотрѣла на маленькаго, тщедушнаго матросика съ видимымъ участіемъ и, пожавши ему руку, попросила садиться.
А еврей что-то проговорилъ женѣ на еврейскомъ жаргонѣ и потомъ сказалъ Чайкину:
— Тутъ у насъ есть маленькая комнатка; вы въ ней и переночуете, а пока жена намъ приготовитъ по стаканчику горячаго грогу. Это пользительно передъ сномъ. Сара, такъ вы дадите намъ по стаканчику?
Пожилая еврейка что-то проговорила по-еврейски и ушла въ сосѣднюю комнату, изъ открытыхъ дверей которой видны были кровати. Это была спальня. Ушелъ за ней и еврей.
И вслѣдъ затѣмъ въ сосѣдней комнатѣ и еврей и жена заговорили о чемъ-то очень горячо. Повидимому, старый еврей въ чемъ-то убѣждалъ жену, а она не соглашалась. Къ этимъ голосамъ присоединился еще и третій — свѣжій, звонкій и молоденькій, и Чайкинъ увидалъ на порогн молодую красивую еврейку съ большими черными печальными глазами, устремленными на него.
