кругъ себя взглянуть да подумать: правильно ли быть млліонщикомъ, когда другимъ нечего ѣсть!
— Ну, это на всемъ свѣтѣ такъ. И наши богачи не лучше.
— Положимъ, во всемъ свѣтѣ по неправдѣ живутъ. И наши милліонщики безъ всякой совѣсти, но только здѣсь и простой человѣкъ хочетъ быть милліощикомъ...
— Нашему и думать объ этомъ нельзя. Ему только бы прокормиться... До такихъ думъ простому нашему человѣку и не добраться...
— Вѣрно. Но все-таки нашъ простой жалостливѣй здѣшнихъ
Они продолжали дорогой бесѣду, въ которой Чайкинъ старался уяснить и товарищу и себѣ тотъ идеалъ правды, какой какъ-то стихійно требовало его сердце, и, не имѣя никакихъ представленій о томъ, что надъ этой «правдой» давно задумываются и работаютъ великіе мыслители, съ наивною вѣрой строилъ наивные планы насчетъ- того времени, когда всѣ будутъ жить поправдѣ и когда не будетъ ни очень богатыхъ, ни очень бѣдныхъ.
И ему казалось, что это такъ просто осуществить!
Разговаривая на такія философскія темы, они ровно въ шесть часовъ вошли въ хорошій ресторанъ, въ которомъ былъ назначенъ общій обѣдъ, и застали тамъ Стараго Билля.
Онъ былъ сегодня почти неузнаваемымъ, въ черномъ сюртукѣ, съ бѣлоснѣжными воротниками и манжетами сорочки, въ блестящихъ ботинкахъ, съ расчесанной бородой, и гладко причесанными волосами, съ чисто вымытыми руками, праздничный и нарядный.
Казалось, это былъ совсѣмъ не тотъ Старый Билль, въ потертой кожаной курткѣ, съ трубкой въ зубахъ, сидѣвшій на козлахъ и лаконически бесѣдовавшій съ лошадьми и готовый во всякое время пустить пулю въ лобъ агента, —а джентльменъ, видомъ своимъ похожій не то на доктора, не то на пастора.
И Чайкину вдругъ показалось, что Старый Билль словно бы значительно потерялъ въ своемъ новомъ костюмѣ, будто онъ другой сталъ, не прежній, простой, обходительный и добрый къ нему и Дунаеву Старый Билль,
