родился черный! А я такъ полагаю, что у Господа Бога всѣ равны, что бѣлый, что черный, и пренебрегать имъ только за то, что онъ черный, прямо-таки грѣшно. А имъ пренебрегаютъ вовсе и на него смотрятъ такъ, какъ добрый человѣкъ на собаку не посмотритъ... И что еще очень мнѣ здѣсь не понравилось, ыиссъ Дженъ, такъ это то, что здѣсь очень жадны къ деньгамъ... Такихъ вотъ, какъ вы, что бросили богатую жизнь, чтобы призрѣвать больныхъ, должно полагать, мало. А всѣ больше для депегъ стараются и вовсе забыли Бога... И бѣдными такъ пренебрегаютъ въ родѣ какъ неграми, и смѣются надъ ними и не жалѣютъ ихъ. А почему это у однихъ милліоны, а у рабочаго народа ничего? И развѣ можно по совѣсти нажить эти милліоны? Непремѣнно подъ этими милліонами людскія слезы. А этихъ слезъ здѣсь будто и не замѣчаютъ... другъ дружку валятъ и тѣснятъ, —только бы самому было лучше... Такъ развѣ и здѣсь правильно живутъ?.. Вольно-то вольно, но только неправильно!—заключилъ Чайкинъ .
Миссъ Дженъ внимательно слушала Чайкина и, когда онъ кончилъ, крѣпко пожала ему руку и взволнованно проговорила:
— А, вѣдь, вы правы, Чайкинъ. Мы живемъ, какъ вы говорите, неправильно, и мало кто думаетъ, что можно иначе жить.
— То-то, мало. Если бы думали, то, вѣрно, иначе жили бы.
— Но какъ вы пришли къ такимъ взглядамъ, Чайкинъ?—спросила миссъ Дженъ.
— Тоже иной разъ думаешь: къ чему живешь, какъ надо жить...
— И прежде думали, когда матросомъ были?
— Думалъ и прежде... И очень бывало тоскливо.
— Отчего?
— Отъ самыхъ этихъ думъ. И жалко людей было... и самому хотѣлось такъ жить, чтобы никого не обидѣть. Трудно это только, сдается мнѣ. И не увидишь, какъ кого-нибудь притѣснишь или обидишь!
— Вамъ надо проповѣдникомъ быть, Чайкинъ! Васъ многіе слушали бы!—неожиданно проговорила миссъ Дженъ, съ необыкно-
