И Чайкину показалось, что въ голосѣ старика звучала необыкновенно грустная нота.
— Еще бы!
— То-то и есть... Трудно привыкнуть къ других странѣ, какъ бы она ни была красива, а своя, хоть и не такая...
Вилькъ замолкъ. Не говорилъ и Чайкинъ.
Теперь Чайкинъ понималъ, что Вилькъ къ Америкѣ не привыкъ, и что угрюмъ и мраченъ онъ оттого, что тоскуетъ по своей сторонѣ.
«И отчего Вилькъ не можетъ вернуться?»—мысленно говорилъ Чайкинъ, полный сочувствія къ этому одинокому старику на чужой сторонѣ.
Скоро они вошли въ большой сосновый лѣсъ.
Тамъ было еще свѣжѣе и темно въ густотѣ лѣса. Царила мертвая тишина. Только изрѣдка раздавались какія-то постукиванія: то дятлы долбили.
— Вотъ и вашъ участокъ, Чайкинъ!— проговорилъ Вилькъ, указывая на помѣченныя деревья.—Рубите ихъ... Да будьте осторожны!—прибавилъ Вилькъ.—Иногда и медвѣди встрѣчаются... Такъ вы забирайтесь на дерево! Хорошей работы, Чайкинъ!
— А вы уходите?
— На других работу... Къ часу приходите на ленчъ.
Съ этими словами Вилькъ закурилъ трубку и ушелъ поспѣшными ровными шагами. Еще минута, и онъ скрылся между деревьями.
Чайкинъ торопился и радостно волновался.
И онъ глядѣлъ на ближайшее высокое прямое дерево съ кудрявой, словно развѣсистой кроной, густой листвой на верхушкѣ. Онъ смотрѣлъ на него, любуясь пмъ, и вдругъ ему стало невыносимо жалко лишить жизни эту красавицу-сосну.
Но онъ сбросилъ кожаную куртку, поплевалъ на.ладонь и рѣшительно взмахнулъ топоромъ. Топоръ взвизгнулъ и вонзился въ толстый комель. Изъ надруба засочились клейкія смолистыя капли, точно слезы.
