стояла подлѣ его съ обѣими лошадьми, дожидаясь пока онъ опомнится самъ собою. Черезъ четверть часа онъ открылъ глаза, поднялся, сѣлъ и смотрѣлъ на меня съ сумасшедшимъ видомъ; я видѣла что онъ мѣшается въ умѣ; голова его была вся изрублена и табачный дымъ произвелъ надъ нею дѣйствіе вина. Садись на лошадь, сказала я, иначе мы поздно пріѣдемъ, вставай, я помогу тебѣ. Онъ не отвѣчалъ ничего, но силился встать; я пособила ему подняться на ноги. Держа одною рукою повода лошадей, а другою помогая ему подняться на стрѣмя, я едва не упала отъ того, что ополоумѣвшій уланъ вмѣсто того чтобъ взяться за гриву коня, оперся всею тяжестью руки на мое плечо.
Мы опять поѣхали; толпы все еще бѣжали съ прежнимъ крикомъ — спасайтесь! Наконецъ я увидѣла провозимыя мимо насъ орудія; я спросила своего protégé, не хочетъ ли онъ при нихъ остаться? что ему покойнѣе будетъ лежать на лафетѣ, нежели сидѣть на лошади. Онъ примѣтно
стояла подле его с обеими лошадьми, дожидаясь пока он опомнится сам собою. Через четверть часа он открыл глаза, поднялся, сел и смотрел на меня с сумасшедшим видом; я видела, что он мешается в уме; голова его была вся изрублена и табачный дым произвел над нею действие вина. «Садись на лошадь, — сказала я, — иначе мы поздно приедем, вставай, я помогу тебе». Он не отвечал ничего, но силился встать; я пособила ему подняться на ноги. Держа одною рукою повода лошадей, а другою помогая ему подняться на стремя, я едва не упала от того, что ополоумевший улан вместо того, чтоб взяться за гриву коня, оперся всею тяжестью руки на мое плечо.
Мы опять поехали; толпы все еще бежали с прежним криком — спасайтесь! Наконец я увидела провозимые мимо нас орудия; я спросила своего protégé, не хочет ли он при них остаться? что ему покойнее будет лежать на лафете, нежели сидеть на лошади. Он приметно
