лицемъ, сверкающими глазами и кипящею досадою вышелъ онъ поспѣшно изъ комнаты. Не видя надобности дожидаться его возврата, мы ушли на свою квартиру.
Ѣхать далѣе намъ не было средствъ; у насъ пропали всѣ деньги, вещи и даже мундиры; мы оба остались въ однихъ только сюртукахъ. Этотъ день мы не пили чаю, не ужинали, и на утро ожидала насъ печальная участь — не пить кофе, не завтрикать, и ѣхать тридцать верстъ обратно съ пустымъ желудкомъ. У меня оставалось два марка; но ихъ надобно было употребить для лошади. Ильинскій находилъ это несправедливымъ, и сильно возставалъ противъ моего, какъ онъ называлъ, пристрастія къ упрямому животному: «счастлива эта негодная скотина, что деньги у тебя въ карманѣ; а если бъ онѣ были у меня, такъ ужъ извини, Александровъ, пришлось бы твоему ослу поститься до самого Ютерзейна.» — А теперь попостимся мы, любезный товарищъ, отвѣчала я; да и о чемъ ты хлопочешь? вообрази что ты на бивакахъ, на похо-
лицом, сверкающими глазами и кипящею досадою вышел он поспешно из комнаты. Не видя надобности дожидаться его возврата, мы ушли на свою квартиру.
Ехать далее нам не было средств; у нас пропали все деньги, вещи и даже мундиры; мы оба остались в одних только сюртуках. Этот день мы не пили чаю, не ужинали, и на утро ожидала нас печальная участь — не пить кофе, не завтракать и ехать тридцать верст обратно с пустым желудком. У меня оставалось два марка, но их надобно было употребить для лошади. Ильинский находил это несправедливым и сильно восставал против моего, как он называл, пристрастия к упрямому животному: «Счастлива эта негодная скотина, что деньги у тебя в кармане, а если б они были у меня, так уж извини, Александров, пришлось бы твоему ослу поститься до самого Ютерзейна». — «А теперь попостимся мы, любезный товарищ, — отвечала я, — да и о чѣм ты хлопочешь? Вообрази, что ты на биваках, на похо-
