дѣ, что теперь военное время, двѣнадцатый годъ, что сухари наши и провизію бросили въ воду, что казаки отняли у деньщиковъ нашихъ вино, жаркое и хлѣбъ, или что плуты эти сами съѣли все и сказали на казаковъ; однимъ словомъ, вообрази себя въ одномъ изъ этихъ положеній, и ты утѣшишься. — «Благодарю! утѣшайся ты одинъ всѣмъ этимъ,» сказалъ сердито голодный Ильинскій, и спрятался въ шкапъ. Я не знаю, какъ иначе назвать постѣли затѣйливыхъ Нѣмцевъ; это точно шкапы: растворя обѣ половинки дверецъ, найдешь тамъ четвероугольный ларь, наполненный перинами и подушками, безъ одѣяла; если угодно тутъ спать, то стоитъ только залѣзть въ средину всего этого, и дѣло кончено. Видя что Ильинскій ушелъ въ шкапъ, съ тѣмъ чтобъ до утра не выходить, я пошла убѣждать хозяйку засвѣтить для меня даромъ свѣчку; она исполнила мою просьбу, погладивъ меня по щекѣ, и назвавъ добрымъ молодымъ человѣкомъ, не знаю зачто̀; я написала страницы двѣ, и наконецъ тоже
де, что теперь военное время, двенадцатый год, что сухари наши и провизию бросили в воду, что казаки отняли у денщиков наших вино, жаркое и хлеб, или что плуты эти сами съели все и сказали на казаков; одним словом, вообрази себя в одном из этих положений, и ты утешишься». — «Благодарю! утешайся ты один всем этим», — сказал сердито голодный Ильинский и спрятался в шкаф. Я не знаю, как иначе назвать постели затейливых немцев; это точно — шкафы: растворя обе половинки дверец, найдешь там четвероугольный ларь, наполненный перинами и подушками, без одеяла; если угодно тут спать, то стоит только залезть в средину всего этого, и дело кончено. Видя, что Ильинский ушел в шкаф, с тем чтоб до утра не выходить, я пошла убеждать хозяйку засветить для меня даром свечку; она исполнила мою просьбу, погладив меня по щеке и назвав добрым молодым человеком, не знаю, за что; я написала страницы две и наконец тоже
