гда-жъ этотъ самый братушка, гхазаинъ нашъ, да и этые руманешты, кучера мои, не могутъ насъ зарѣзать? га?
— Ну, чортъ съ ними, пускай себѣ рѣжутъ, лишь бы спать не мѣшали, проворчалъ я съ досады и легъ на сѣно съ рѣшительнымъ намѣреніемъ не вставать болѣе. Послѣ этого прошло минутъ пять.
— Капитанъ!.. а капитанъ?!. Сшпите?
Я не откликаюсь.
— Ну, я вижу, сшто вы не сшпите. Посмотрите, какая ночь!.. Какая сшлавная, паэтыческая ночь!.. Увъ такая ночь не возможна сшпать… Давайте мечтать, капитанъ, наслаждаться изъ паэзія природы… Пушкинъ… Помните Пушкинъ… нашъ божьественный Пушкинъ… Какъ былъ я ищо малюткомъ увъ гамназія, то насъ вучили, — помнитю:
|
Тыха вукраинскаво ночь |
а ви сшпите!.. Ну, и какъ вамъ не сштидно!?
Я упорно молчу, а самого и досада, и смѣхъ разбираетъ: Соломонъ вдругъ
гда ж этот самый братушка, гхазаин наш, да и этые руманешты, кучера мои, не могут нас зарезать? га?
— Ну, чёрт с ними, пускай себе режут, лишь бы спать не мешали, проворчал я с досады и лег на сено с решительным намерением не вставать более. После этого прошло минут пять.
— Капитан!.. а капитан?!. Сшпите?
Я не откликаюсь.
— Ну, я вижу, сшто вы не сшпите. Посмотрите, какая ночь!.. Какая сшлавная, паэтыческая ночь!.. Ув такая ночь не возможна сшпать… Давайте мечтать, капитан, наслаждаться из паэзия природы… Пушкин… Помните Пушкин… наш божьественный Пушкин… Как был я ищо малютком ув гамназия, то нас вучили, — помнитю:
|
Тыха вукраинскаво ночь |
а ви сшпите!.. Ну, и как вам не сштидно!?
Я упорно молчу, а самого и досада, и смех разбирает: Соломон вдруг
