Павлу Никаноровичу Епанчину казалось, что вѣтеръ ждалъ его за каждымъ угломъ. Онъ со страхомъ приближался къ перекрестку, заранѣе представляя себѣ, какъ пронзительный порывъ налетитъ, закрутитъ, обовьетъ; шапка, пенснэ, полы пальто взовьются, всего его повернетъ бокомъ и шлепаками погонитъ по гладкому льду. Только что опомнишься, отдышишься, всѣ части одежды придутъ въ свое естественное положеніе, какъ новый уголъ, новый набѣгъ. Будто вѣтеръ впередъ забѣжалъ и опять всталъ за угломъ караулить, какъ злой шалунъ.
И снова крутитъ, и рветъ, и вертитъ, и хлопаетъ но чему попало, словно валькомъ или холоднымъ сырымъ полотенцемъ. Поджидая прохожихъ (Епанчину казалось, что спеціально его подкарауливаетъ угловой вихрь), перегоняетъ съ мѣста на мѣсто, съ крыши на крышу сухой снѣгъ, стараясь вывести все какія-то М и Л, волнистыя, словно чей дорогой вензель. Сверху снѣгу не шло. Если посмотрѣть изъ окна, да еще натопленной комнаты, погода могла показаться очень красивой. Не по петроградскому ясное вечернее небо, зеленое съ алыми длинноперыми облаками, мигающіе фонари на немъ, — несмотря на рѣзкость красокъ, — было мечтательно и восторженно. Голубоватой ледъ на тротуарамъ вовсе не казался такимъ опаснымъ и неудобнымъ для ходьбы, какъ это было, на самомъ дѣлѣ.
Павелъ Никаноровичъ пропуститъ мимо себя штукъ пять трамваевъ, увѣшанныхъ со всѣхъ сторонъ черными и жал-
Павлу Никаноровичу Епанчину казалось, что ветер ждал его за каждым углом. Он со страхом приближался к перекрестку, заранее представляя себе, как пронзительный порыв налетит, закрутит, обовьет; шапка, пенсне, полы пальто взовьются, всего его повернет боком и шлепаками погонит по гладкому льду. Только что опомнишься, отдышишься, все части одежды придут в свое естественное положение, как новый угол, новый набег. Будто ветер вперед забежал и опять встал за углом караулить, как злой шалун.
И снова крутит, и рвет, и вертит, и хлопает но чему попало, словно вальком или холодным сырым полотенцем. Поджидая прохожих (Епанчину казалось, что специально его подкарауливает угловой вихрь), перегоняет с места на место, с крыши на крышу сухой снег, стараясь вывести всё какие-то М и Л, волнистые, словно чей дорогой вензель. Сверху снегу не шло. Если посмотреть из окна, да еще натопленной комнаты, погода могла показаться очень красивой. Не по петроградскому ясное вечернее небо, зеленое с алыми длинноперыми облаками, мигающие фонари на нём, — несмотря на резкость красок, — было мечтательно и восторженно. Голубоватой лед на тротуарам вовсе не казался таким опасным и неудобным для ходьбы, как это было, на самом деле.
Павел Никанорович пропустит мимо себя штук пять трамваев, увешанных со всех сторон черными и жал-
